Тресса.Ру

Они никогда не говорили о любви.

Сперва не говорил Эльрик. Это было ненужным и лишним. Он знал, что Кине нечем ему ответить, и не хотел обременять ее таким сомнительным даром – сердцем шефанго. Ну и еще оттягивал неизбежное, не без того. Не хотел получить однозначный отказ. Не хотел считаться несчастным влюбленным, не хотел жалости. Не хотел, чтобы из друзей они с Киной официально превратились в... Флайфет знает, как это назвать. В стороны любовного треугольника? Пошлость-то какая...

Слова имеют магическую власть над людьми, но говорить их нужно в правильное время, или не говорить вовсе.

Когда все изменилось, – не сразу, постепенно и незаметно, – о любви не говорила Кина. Не говорила и не пела. Она чувствовала себя виноватой за то, что не ответила тогда, на Мессере, что заставила ждать так долго. Эльрик ее терзаний не понимал – что было, то было, осталось в прошлом, какая теперь разница. Но признаний не требовал. Зачем? Он и так прекрасно видел, как неохотно Кина отпускает его куда бы то ни было, как бросается на шею по возвращении, как ревнует – к Птице ревнует, с ума сойти! Ну какие тут еще слова?

И тем более они не нужны тогда, когда Кина заплетает ему волосы, то и дело нарочно прикасаясь пальцами к шее; когда замирает, положив голову Эльрику на грудь; когда укутывается его плащом, пробует вино из его кубка и еду с его тарелки... Когда торопливо выпутывается из батистовой рубашки, обнажая грудь с ореховыми сосками; когда открывается ему навстречу, торопит, нетерпеливо кусая за плечо; когда вжимается в него так, точно это она входит в Эльрика, а не наоборот; когда закусывает губу, почти теряя сознание, но не отводит взгляда...

Они не говорили о любви. Они ее творили.

Если бы Хикари спросили, как она видит и чувствует людей, что путешествуют вместе с ней, она бы сравнила их с небесными телами.
Март был как планета, окутанная плотной атмосферой. Газовый гигант. На поверхности – бурное движение облаков и каких-то атмосферных формаций, а что под ними – совершенно непонятно. Цвет его менялся в зависимости от тех загадочных процессов, что происходили внутри: то светлел до оранжевого, то становился совсем бурым. По поверхности проплывали какие-то пятна. Однажды вдруг появилось приятное розовое свечение. Лукас объяснил, что это называется "любовь".
– Лукас и Хикари тоже "любовь"? – уточнила Хикари.
– Да. Но у Марта немного другая.
Дэвид – станция на астероиде. Шумная, активная, наполовину искусственная, наполовину состоящая из этого самого астероида. Дэвид, единственный из них, был отчасти инструментом, но не был сродни Хикари, как ни удивительно. Он мог бы научиться чувствовать корабль, но почему-то не делал этого. Видимо, дело было в том, что весь корабль не был ему интересен. Дэвид не был пилотом или навигатором, поэтому он мог воспринимать лишь очень ограниченную часть информационных процессов Хикари. Ему этого хватало.
А Лукас был похож на маленькую желтую звезду. Хикари ощущала его присутствие как мягкий и теплый золотой свет – такой получается, если жгучее излучение желтого карлика пропустить через воздушную атмосферу планеты.
Лукас разбудил ее душу. Он, как и сама Хикари, был создан для Пространства. Пусть даже он не мог своим телом чувствовать гравитационные поля, но он умел радоваться той безумной, невероятной скорости, когда Хикари мчалась наперегонки со светом, он защищал ее от темного ужаса Подвала, он заставлял ее работать на пределе и вместе с нею изумленно восторгался безграничности ее возможностей. Лукас сделал ее мир другим.
Не то чтобы раньше Хикари жилось плохо. Ей было просто... никак. Хикари спала, иногда просыпаясь, чтобы выполнить свою работу – переместить хозяина из одной точки Пространства в другую. Это случалось нечасто.
В первый раз она проснулась в ангаре и едва не умерла сразу же – от темноты и тесноты. Но потом впервые увидела звезды, ощутила Пространство всей собой и ожила. В Пространстве Хикари переживала то, что до Лукаса не умела назвать. Свободу. Счастье. Даже несмотря на то, что она в это время продолжала принадлежать хозяину. Она не понимала, как так получилось, просто появилась на свет со знанием, что является собственностью хозяина, должна была прожить с этим знанием всю свою корабельную жизнь и умереть с ним. Умереть слишком рано, потому что связана была с хозяином неразрывными узами, а значит, с его жизнью должна была закончиться и ее собственная.
Хозяин не умел летать и не видел необходимости учиться. Он мог позволить себе купить дорогой статусный корабль и пилота. Хикари была для него чем-то вроде красивой игрушки, с которой он не знал, как играть. О существовании у корабля души он, разумеется, не подозревал. У него и самого души, скорее всего, не было.
Пилот, хотя тоже был собственностью хозяина, всячески подчеркивал свое превосходство. Его импланты стоили дорого, в него вложили целое состояние. Если рассуждать так, то он был всего лишь дорогим живым придатком к кораблю, но Эффинд так не считал. Он управлял кораблем, а не корабль – им. Он зависел от хозяина, но и хозяин – от него. Эффинд не был плохим, не был грубым – он делал свою работу, немного при этом красуясь и выпендриваясь. Имел некоторое право, конечно – все-таки он был очень хорошим пилотом, иначе бы выбор Радуна не пал на него. Хикари послушно выполняла его команды, но все-таки не испытывала необходимости сравнивать его со звездой.
А свет Лукаса на самом деле был ослепительно-белым. Таким белым, что если бы он по-настоящему вспыхнул, то уничтожил бы не только людей, но и Хикари. Этот свет мог бы прожечь смертоносными лучами чудовищную дыру в ткани Пространства. Хикари знала это, потому что Лукас, знакомясь, открылся ей полностью, ничего не утаивая. Обнажил перед ней душу, показал, что он такое и чего ему стоит быть-казаться золотым и теплым.
Если это и была "любовь", то ничего лучше этого не могло существовать во вселенной.