Читать на Archive of Our Own

Станция называлась «Тенебрис».
С умом называли – в меру поэтично, в меру мрачно, в меру пафосно. Название было подходящим: космическая станция, похожая на полупрозрачный диск, от которого кто-то откусил кусочек, вращалась вокруг газового гиганта, скрываясь в его тени от слепящего сияния местной звезды.
Звезда тоже как-то называлась – красиво и длинно. С распространенного в этом секторе диалекта певучее, изобилующее гласными звуками слово переводилось очень поэтично – «Белокрылая красавица».
Местные спейсмены шутили, что на самом деле звезда называлась по-другому. Просто, когда пришла пора отправлять отчеты о результатах разведки, нецензурное название пришлось заменить. И тогда кто-то предложил «Красавицу» - мол, местное светило так прекрасно, что на него никто не может взглянуть, чтобы не ослепнуть. Комиссии по регистрации обнаруженных небесных тел название понравилось. Так «Красавица» стала «Красавицей», а большая часть жизни в этом секторе сосредотачивалась в тени, порождая штуки о филиале Эхес Ур, где обитают существа, не выносящие дневного света.
«Тенебрис», по всей видимости, была местной авишей .
Здесь обитали местные власти – как мирские, так и церковные, - здесь располагалась штаб-квартира церцетарии, здесь встречались представители торговых сообществ, руководители научных отделов, директора производственных и аграрных комплексов, здесь проводились съезды и собрания. Сюда слетались и из соседних секторов.
Конечно же, доки «Тенебрис» могли вместить целый флот, а жилые и торговые отсеки кишели незаметными лавочками и огромными рынками, ресторанами самого высокого уровня и забегаловками самого низкого пошиба. Можно было пройтись по рядам, поглядеть на самые диковинные товары, можно было полюбоваться звездами сквозь купол оранжереи – самой настоящей, даже с насекомыми, для тех, кто давно не был на планетах и соскучился по шевелению под ногами и жужжанию над ухом, - а можно было пойти в юкори-зону, если средства позволяют, и выпить там такого коньяка, какого на Малаке не достанешь.
Отец Александр Елохин, архимандрит крепости-монастыря ордена Карающей Десницы «Святой Зигфрид», предпочел последнее. Средства позволяли.
В юкори-зоне было тихо – даже оглушительно тихо, если сравнивать с тем, что творилось за ее пределами. В последние несколько дней «Тенебрис» походила на разворошенный улей.
То, что в прессе называлось «Собором», в реальности больше походило на свару. Участники рычали и ревели, скулили и выли, скалили зубы и поджимали хвосты, припоминали старые обиды и требовали старые долги, вспоминали про старую дружбу и давно прохудившиеся, обветшалые узы братства и взаимовыручку.
В космическом бою все понятно – летаешь по определенной траектории, сбиваешь все, что целеуказатели распознали как врага, прикрываешь тех, кого распознали как друга.
А здесь, в болоте словоблудия, на каждом шагу можно было провалиться по шею, одним неудачно подобранным словом превратить врагов в друзей, друзей во врагов, оказаться без огневой поддержки вовсе или наоборот, обнаружить мощнейших союзников. Спорили до хрипоты, брызгали слюной, стучали кулаками по столам, выливали друг другу в лицо содержимое стаканов и бокалов.
Защитники мирян на добрых два месяца превратились в натуральнейший сброд, не стеснявшийся ни в выражениях, ни в средствах. А потом, когда одни окончательно выдыхались, а другие надолго хрипли, приходилось покидать залы переговоров и выходить в холлы, куда просачивались вездесущие журналисты. И все начиналось по новой – разговоры, вопросы, ответы, подбор слов и обдумывание интонаций. Только еще и улыбаться приходилось. Или хотя бы лицо держать.
А когда прошел последний афтершок, когда Шэн сотрясли новости об отмене импринтинга и паломничестве Императора, когда улеглись волнения и споры, когда все обсудили и обо всем договорились и Малак перестал быть полем боя, Церковь, мирские власти и аристократия расползлись по углам, зализывать покусанные бока и решать свои внутренние вопросы.

Точкой сбора представители Церкви выбрали именно «Тенебрис», достаточно удаленную от столицы, достаточно неприступную для прессы и достаточно просторную, чтобы можно было разойтись и несколько часов не встречаться, пока не схлынет желание нанести собеседнику какие-нибудь не смертельные, но неприятные травмы.
И на «Тенебрис» преподобный отец Александр понял, что побоища на Малаке были едва ли не разминкой. Там обсуждались по большей части материи абстрактные и вопросы теоретические – а когда дело дошло до составления конкретных планов, начало казаться, что Церковь из мощнейшего аппарата превратилась в дохлую тушу, с которой наконец-то сползла шкура, обнажив весь богатый внутренний мир, давно поделенный паразитами на сферы влияния, и каждый паразит в каждой сфере был сам по себе.
Пожалуй, в чем-то так оно и было.
А потом, когда очередное собрание закончилось, они вышли из зала – кардинал Йон Скердикла, генерал ордена Десницы, и отец Александр, по привычке державшийся на пару шагов позади, как и полагалось ведомому, - и в самых дверях генерал обернулся и спросил:
- Саша, когда ты последний раз спал?
Вопрос поставил архимандрита в тупик – сначала неожиданностью, а затем – самой сутью. Пришлось потратить пару секунд, чтобы восстановить в памяти события последних дней.
- Если ты имеешь в виду полноценный сон, - отец Александр задумчиво ущипнул себя за бороду, - то это было позавчера. Впрочем, вчера вечером… - добавил он, помолчав, и тут же поправился, - …скорее, сегодня утром мне удалось урвать минут тридцать, чтобы передохнуть в режиме «боевой готовности номер пять».
Йон улыбнулся. «Боевой готовностью номер пять», отсутствующей в официальном регламенте, называли сон в неудобном месте, неудобной позе и с головой, пристроенной на любой подходящий предмет – от сумки с инструментами до коленки товарища.
- Вот что, - велел генерал, - иди-ка ты отдохни как следует. Выспись. Поешь. И посылай в Эхес Ур любого, кто попробует тебя отвлечь до завтрашнего полудня. Скажешь – мой личный приказ.
- А если это будут старшие по званию? – архимандрит вздохнул.
- Мне ли тебя учить с ними спорить? – генерал улыбнулся в ответ, той самой улыбкой, которую отцу Александру уже не раз доводилось видеть. Так улыбался не генерал, но тот лопоухий, конопатый Йонаш, головная боль преподавателей-теоретиков и гордость летных инструкторов. И Йонашу невозможно было не улыбнуться в ответ.
Архимандрит и улыбнулся. И с чистой совестью отправился к себе в каюту, где упал на койку, не раздеваясь, и забылся тяжелым, глубоким сном.
Когда он проснулся, до полудня оставалось два с половиной часа. Этого было достаточно, чтобы принять душ, привести себя в порядок и отправиться в юкори-зону.
В конце концов, боевые двести пятьдесят полагались любому рыцарю-пилоту, даже если он был архимандритом, а местом сражения служил стол переговоров.
Когда он последний раз был в отпуске? В нормальном, полноценном отпуске, не нарушаемом внеурочными звонками и вызовами, не омраченном решением насущных проблем и неформальными разговорами на формальные темы.
Пожалуй, лет тридцать назад. Да, точно. Тридцать. Через несколько месяцев будет тридцать один.
Архимандрит невесело усмехнулся остаткам коньяка в бокале, допил их одним глотком и налил из бутылки еще. Повертел в руках оливку – на «Тенебрис» их привозили с Процеллы, славившейся своим мягким климатом, богатыми урожаями и запредельными ценами, - и отправил ее в рот. На языке расцвел коктейль из горечи, коньячного послевкусия, виноградной кислинки и оливковой терпкости. Все-таки товары с Процеллы не зря стоили таких денег. Происхождением коньяка Александр и вовсе не стал интересоваться – просто ткнул наобум в меню, выбрав нечто достаточно дорогое и достаточно привлекательное на иллюстрации. Вкус, впрочем, не подвел, и, осушив стакан, преподобный отец заказал целую бутылку. Тем более, что впереди ожидал еще один раунд переговоров, совершенно невыносимых на трезвую голову.
Последние минуты отпуска уползали одна за другой – слишком мало, чтобы сидеть без дела, слишком много, чтобы заниматься делами. Впрочем, юкори-зона «Тенебрис» могла предложить достаточное количество незатейливых развлечений, вполне годящихся, чтобы скоротать оставшееся время.
В конце концов, за крепкое спиртное тут отвечает довольно симпатичная барменша. А до двенадцати его преподобие в отпуске. И точка.
Он как раз доливал себе еще, когда на стакане промелькнул лишний блик – многолетний опыт и рефлексы пилота оказались сильнее любого коньяка и усталости, - и Александр поднял глаза, воззрившись на высокого мужчину, невесть откуда взявшегося у его столика. Архимандрит не услышал шагов, не заметил его приближения – и, похоже, дело было не только в коньяке и недосыпе. Потому что тот, кто стоял сейчас напротив преподобного отца, не должен был ни стоять, ни сидеть, ни парить в воздухе – да попросту не должен был существовать.
Во всяком случае, не здесь. Не в юкори-зоне. Не на «Тенебрис», кишащей священниками, охраняемой как резиденция Императора, проверенной вдоль и поперек церцетариями, мирскими службами и даже аристократией.
Впрочем, когда речь шла о этом человеке, архимандрит был готов поверить во что угодно. И если бы сейчас ему сказали, что перед ним стоит не существо из плоти и крови, а лха, по какой-то дурной прихоти принявший человеческий облик, преподобный отец ничуть не удивился бы – разве что понимающе кивнул.  
- Здравствуйте, ваше высокопреподобие, - «лха в человеческом облике» церемонно поклонился, - не уделите мне пару минут?
Александр смерил его взглядом и отпил коньяка.
- Разговоры со священниками традиционно начинаются с просьбы о благословлении, сын мой, - заметил он, отставляя стакан на стол.
- Не сочтите за грубость, - «лха» совершенно не смутился, - но мне это показалось неуместным. Во-первых, вы в отпуске, во-вторых, меня… в каком-то смысле не существует.
- И тем не менее, вы здесь, - архимандрит кивнул. – И мне хотелось бы узнать, каким образом вы здесь оказались. Будь я чуть более молод и чуть менее опытен – назвал бы это чудом.
- Увы, - «лха» развел руками, - чудотворство в список моих прегрешений не входит. Ум – может быть, хитрость – пожалуй, отменное здоровье – очевидно. Но ничего сверх того, смею вас заверить.
Преподобный отец повертел в руках стакан, гоняя остатки коньяка, разглядывая сидящего перед ним человека. «Отменное здоровье»? Да, с этим сложно было поспорить. Пережить столько, сколько довелось пережить этому духу в личине человека, и так и не лишиться человеческого облика – это действительно было чудом. Благословлен он был или все-таки проклят, но все же оставался живым – и даже по-прежнему напоминал того, кем когда-то был. Конечно, все пережитое оставило на нем следы – мелкие шрамы, светлеющие на заострившемся лице, тени, залегшие под глазами, устало ссутулившиеся плечи, словно отягощенные грузом прежних ошибок, - и все-таки он оставался собой. Пристальный, ледяной взгляд по-прежнему пронзал до глубины души, осанка по-прежнему принадлежала властелину чужих жизней, а не безымянному рабу, милостью божьей получившему второй шанс.
Божьей ли?..
От этой мысли Александр улыбнулся, и, допив коньяк, жестом предложил собеседнику заказать второй стакан. В бутылке еще плескалось достаточно, чтобы было, чем заполнить паузы в деловом разговоре. Но от коньяка «дух» отказался, не глядя ткнув пальцем в электронное меню. Заказ принесли почти сразу – в юкори-зоне гостей не утомляли излишним ожиданием, - и рядом с бутылкой коньяка на столе оказалась прозрачная, чуть запотевшая бутылка «Саномии». Преподобный отец вопросительно поднял брови – вода из минеральных источников Сантории считалась роскошью даже по меркам обеспеченных слоев имперского населения, к тому же по вкусу напоминала неразбавленную соляную кислоту, и выпить целый стакан на одном дыхании было по силам далеко не каждому. Впрочем, просто так ее и не пили – чаще всего ее заказывали те, кто пресытился обычными деликатесами и жаждал новых ощущений, те, кто пытался таким образом сойти за гурмана, и те, у кого возникали проблемы с минеральным обменом. Чаще всего на Санторию отправлялись поправлять здоровье бывшие мирвои, долго время прозябавшие на захолустных форпостах, спейсмены с их хронической нехваткой солей и витаминов, работники дальних заводов, большую часть года проводящие на малоосвоенных планетах без солнца и натуральной еды, или те, кто много времени торчал под землей, без света, на скверной еде и воде – шахтеры…
… или каторжники, подумал про себя архимандрит, доливая коньяка. Такой мелочи, как стакан минеральной воды, оказалось достаточно, чтобы вспомнить, что перед ним – не лха, не ангел и не чуср, а обычный человек. Просто слишком упрямый, чтобы умереть.
И если преподобный отец сейчас позовет охрану, то этот человек не сгинет в Эхес Ур, не растворится в воздухе и не превратится в облако сияющего света. Но у него наверняка найдется пара козырей, и очень вероятно, что один из них – а то и оба – окажется опасным для окружающих. Он не настолько глуп, чтобы рисковать, не обеспечив себе прикрытие.
Александр опустил взгляд на стакан, заглядывая в глаза своему отражению в темной глянцевой поверхности напитка. Еще почти два часа он будет в отпуске.
Этого хватит.
- Радун-амо, - позвал он, и «лха» поднял льдистые глаза, -  закажите себе какую-нибудь закуску. Я угощаю. В конце концов, за мной должок.
- Благодарю, я не голоден, - «лха в человеческом обличье», бывший маркграф и государственный преступник, покачал головой и позволил себе улыбнуться. – А ваш долг я предпочел бы получить иным способом.
- Каким же?
- Услуга за услугу, ваше высокопреподобие. Я помог выжить Аристо. Вы поможете мне. Вы выслушаете меня и дадите мне уйти. Мне не хотелось бы прибегать к крайним мерам.
- Мне тоже, - архимандрит кивнул, - и я полагаю, что раз вы пошли на такой риск, вам действительно есть, что сообщить. У вас есть два часа, Радун-амо, чтобы сказать мне то, что вы хотите сказать, и убраться отсюда. Мой отпуск кончается в полдень. И ровно в полдень я сообщу церцетариям, что вы находитесь на «Тенебрис».
- Меня это устраивает, - Юлий кивнул и плеснул себе еще «Саномии». - Не буду тратить ваше время на пустые разговоры, ваше высокопреподобие. Я человек дела, вы тоже, поэтому предлагаю опустить лишние церемонии. Вы правы - я действительно серьезно рискую, появляясь здесь. В том числе я рискую лишиться милости тех, кто оказал мне покровительство. Но у меня есть предложение, которое может вас заинтересовать. И при здравом размышлении оно стоит этого риска.
- Вот как? – Александр улыбнулся уголком рта. – И что же можете предложить вы, -  государственный преступник, беглый каторжник, личный враг Первого Рыцаря, - чтобы это заинтересовало меня?
- Не только вас, - Юлий отпил воды и равнодушно поболтал остатками воды в стакане, слегка рисуясь, - но и все церковное руководство.
- Вы умеете заинтриговать, Радун-амо. – Архимандрит отставил свой стакан, сосредотачивая внимание на собеседнике. – Я вас слушаю.
Юлий на мгновение обернулся по сторонам – коротко, больше для проформы, - и преподобный отец в очередной раз задумался, отчего он так спокоен. Бомба? Активатор системы самоуничтожения? Яд или газ в вентиляции? ЭМИ-глушитель? Что у него припрятано, что позволяет чувствовать себя так уверенно? И как он умудрился пронести это сюда, миновав всю охрану?
Вывод напрашивался один. И этот вывод был единственным и отвратительно очевидным, чудовищно вероятным, с учетом того разлада, который сейчас царил в церковных кругах.
Кто-то провел его сюда. Кто-то хорошо знакомый. Кто-то, занимающий высокий пост. Кто-то, кто может позволить себе избежать лишних проверок.
Но Радуна знает в лицо едва ли не вся Шэн. Его не могли пропустить просто так. А значит – есть способ отвести глаза.
А это значит, что он здесь не один. Его должен сопровождать псионик.
Картинка сложилась, и преподобный отец инстинктивно окинул взглядом залу, понимая, что, если псионик не захочет, чтобы его видели, его не увидит даже самый опытный пилот, способный заметить в бою пятно на обшивке гафлы товарища.
А псионик должен быть где-то поблизости – прикрывающий своего преступного напарника, готовый превратить мозги архимандрита в кровавую кашу одной мыслью.
Да. Радун всегда умел находить способ добавить своим словам убедительности.
Вдохнув и выдохнув, преподобный отец расслабился, поудобнее устраиваясь в кресле. Возможно, его мысли уже прочитаны – что ж, пусть предполагаемый наблюдатель видит, что архимандрит готов разговаривать. Никому не нужны лишние жертвы. А информация и впрямь может оказаться полезной.
- На секунду мне показалось, что я знаю, о чем вы думаете, ваше преподобие, - Радун улыбнулся, совсем по-человечески просто. Осунувшиеся, заострившиеся черты лица на мгновение оттаяли, оживились, и на долю секунды глазам архимандрита предстал живой человек, а не личина, натянутая на демоническую сущность.
- В самом деле? – отец Александр улыбнулся в ответ.
- Да. И если моя догадка верна, то ваша, как раз, напротив. Вам ничего не угрожает. Ваши мысли останутся при вас.
- И я должен этому поверить после того, как вы их прочитали? – улыбка архимандрита стала чуть шире, и Юлий почти зеркально улыбнулся в ответ.
- Как я уже говорил, я обычный человек, ваше преподобие. Просто я довольно хорошо разбираюсь в людях. А теперь, если вы не возражаете, мы вернемся к делу, - он долил себе еще минеральной воды и сделал пару долгих глотков. – Я не знаю, что сейчас происходит в высших церковных кругах, но могу догадываться. Зная, что произошло, видя, какие распоряжения отдал Император и как их восприняли священники и миряне – нетрудно представить себе, какая грызня должна сейчас идти среди вашего командования. И совсем нетрудно представить последствия этой грызни. Шэн рассчитывала ослабить Баронства, получить возможность легально ввести внушительный контингент мирских и церковных войск под самый бок к нихонцам, чтобы их за этот бок пощипывать. А вместо этого империю теперь полвека будет трясти внутренняя война, оттягивающая на себя все ресурсы, а за все оголенные бока ее будут кусать все, у кого накопились счеты – и пираты, и несогласные с текущим политическим курсом бароны, и нихонцы, и освободившиеся аристократы. Поправьте меня, если я ошибаюсь.
- Бог свидетель, я бы дорого отдал, чтобы иметь возможность сейчас указать на ваши ошибки, - архимандрит отхлебнул коньяка, - но увы, мне нечем крыть.
- Я бы удивился, если бы было, чем, - Юлий позволил себе улыбнуться, но в этот раз улыбка вышла ледяной, почти колючей. – Шэн сейчас абсолютно беззащитна, и останется таковой еще лет десять или двадцать, пока не утихнут все страсти, пока не подрастут незапечатленные аристократы и не вымрут те, для кого отмена импринтинга оказалась слишком болезненной.
- Аристократы – не единственное оружие Шэн, Радун-амо.
- Со всем уважением, ваше преподобие, но в дуэли между боевым нихонским киборгом и шэнским священником я поставлю на киборга. Во всей Шэн есть только один священник, способный справиться с киборгом, но его не хватит на всю Нихон. К тому же, он временно небоеспособен. А пока он восстанавливается, уходит время, которое в ином случае можно было бы употребить с пользой.
Отец Александр глубоко вдохнул, медленно выдохнул, глотнул коньяка и поставил стакан на стол. Тот звякнул чуть громче, чем было необходимо.
- Радун-амо, вы, безусловно, правы, но я не совсем понимаю, к чему было идти на столь внушительный риск, если все, что вы можете мне сказать – это лишний раз напомнить об очевидных вещах.
Юлий смерил его долгим взглядом – льдистые глаза словно просканировали сидящего перед ним архимандрита насквозь, норовя заглянуть в душу – и от этого взгляда стало неуютно. Отец Александр прекрасно понимал, что уже позволил собеседнику понять чуть больше, чем стоило бы.
Возможно, и впрямь не имеет смысла рисковать. Нужно позвать охрану – и чем скорее, тем лучше.
- Я пришел сюда, чтобы сообщить еще об одной очевидной вещи, ваше преподобие, - спокойно откликнулся Радун. – В сложившейся ситуации оружием Шэн могут стать только информация и время. Оперативно предоставленные данные позволят пресечь возможный удар еще на стадии подготовки, выиграть время для контрмер, дотянуть до того момента, пока у вас в руках не появятся более надежные средства.
- А говорите – мысли читать не умеете, - архимандрит хмыкнул. - Я и сам об этом думал. И подобное предложение уже неоднократно выносилось на обсуждение.
- И к какому решению пришел Собор?
- Собор решил, что идея, безусловно, хорошая. И что разведка сейчас действительно может стать самой действенной мерой. Беда только в том, что в Нихон тоже не дураки сидят. И всю описанную вами схему они тоже прекрасно понимают. Поэтому и меры предпринимают соответствующие. Двоих наших дипломатов оттуда выпроводили сразу же, как только мы направили миссионеров в Чедаш-рум. Нихонцы это обосновали «неподобающим поведением», рассказывали, что члены нашей дипмиссии нарушили несколько древних традиций и оскорбили кого-то из верхушки. Выглядело достаточно убедительно – в Нихон столько традиций, что нарушить какую-нибудь особо древнюю и особо почетную можно, даже если просто не вовремя выдохнуть. И это позволяет нихонскому правительству постоянно находить предлоги для депортации наших дипломатов, туристов и тех, кто подозревается в шпионаже. А поводом для подозрений может стать любая мелочь – например, невозможность запечатлеть человека на снимках.
- Иными словами, единственная трудность на данном этапе – это найти человека, который бы подошел на роль шпиона.
- Скорее, найти человека, которому достаточно доверились бы нихонцы, и которому бы смогли доверять мы. Увы, соблюсти два этих условия одновременно практически невозможно, особенно сейчас, когда вокруг смута и разлад.
- Первое условие соблюсти несложно, - Радун поболтал остатками воды в стакане и залпом его осушил, - со вторым сложнее, но я полагаю, что мы сумеем договориться.
- У вас есть на примете подходящий человек?
- Можно сказать и так, - Юлий улыбнулся уголком рта. – И я уверен, что он может оказаться вам полезен. Судите сами – он не аристократ, у него нет протезов и аугментики, он неплохо владеет нихонским языком и разбирается в их традициях. И самое главное – у него есть возможность получать информацию непосредственно от членов императорской семьи.
- Полагаю, недостатки у этого сокровища тоже есть? – архимандрит насмешливо поднял бровь.
- Более чем достаточно, но кто из нас совершенен? – Радун развел руками.
- Хотелось бы узнать о них поподробнее. Любой недостаток может оказаться критичным, а все ваши аргументы, - должен признать, достаточно весомые, если только вы не солгали насчет императорской семьи, - пока что не убедили меня в том, что мы можем доверять вашему человеку.
- За него могут поручиться хорошо известные вами люди. И нелюди тоже. В частности, я собственными ушами слышал, как о нем хорошо отзывался Лукас фон Нарбэ, - ровно ответил Юлий и долил еще воды в стакан. Архимандрит проследил за тем, как он пьет, и не сдержал уважительного смешка. Сам он не поручился бы, что сумел бы одолеть больше одного глотка «Саномии».
- Под ваше описание подходит только один человек, Радун-амо, - проговорил он наконец, когда Юлий отставил опустевший стакан. – И одно из двух – либо вы надо мной издеваетесь, либо он сейчас сидит передо мной.
- Не имею привычки издеваться над священниками, - Юлий повел плечами.
- В самом деле. Вы просто сразу их убиваете.
- Это был несчастный случай. Я говорил об этом под присягой, и, как вы помните, по этому обвинению меня оправдали, - на лице бывшего маркграфа не дернулся ни единый мускул, и отец Александр мысленно ему поаплодировал. Дух перед ним сидел или человек – но его выдержке можно было только позавидовать. Интересно, какими методами Димитрий Радун добился таких результатов в воспитании сына?
Неожиданно для себя самого преподобный отец ощутил некое сочувствие к этому человеку, волею судьбы вынужденного воспитывать из сына ледяное изваяние. Пожалуй, во всей Империи не нашлось бы никого, кто понимал Димитрия так, как архимандрит «Святого Зигфрида».
- И все же, Юлий, давайте называть вещи своими именами – из всех возможных кандидатов вы – самый худший. Особенно для меня. У меня нет ни одной причины вам доверять. Государственный преступник, личный враг моего приемного сына, беглый каторжник, в прошлом сотрудничавший с пиратами и спонсировавший заведомо незаконную научную деятельность – и вы полагаете, что сможете убедить меня вам довериться?
- Полагаю, что могу попробовать, - Юлий насмешливо улыбнулся. – Как бы странно это не звучало, но из всех возможных кандидатов я – самый лучший. Положение Аристо сейчас станет хуже. Он совершил преступление, доказав свою ненадежность. Дошло до того, что Церковь собиралась запечатлеть его – и я вас уверяю, вам припомнят это при первой же возможности. Раньше он был уникальным явлением, живым доказательством того, что аристократ может выжить без импринтинга. Теперь он станет одним из сотен. Да и потом, у кого будет больше веса – у аристократа, которого не запечатлели, но затем контролировали каждый шаг и постоянно ждали ошибки, или у аристократа, который прошел все необходимые процедуры, а затем по собственному согласию лишился импринтинга и выжил? Чей пример будет выглядеть убедительнее в глазах мирян и некоторых церковников – эксперимент, которому повезло оказаться удачным, или слезливая история о любви аристократа к священнику, оказавшаяся сильнее любви к Божественному Императору? Возможно, первое больше убедит специалистов, но второе лучше продается, ваше преподобие. А информация, которая хорошо продается – это оружие, которое будет посильнее любой правды. Впрочем, это вы знаете даже лучше меня. Сколько лет Церковь делала деньги на Аристо? Сколько она заработала на образе Марта Плиекти, Второго Рыцаря, верного друга, раскаявшегося шпиона?
- К чему вы клоните?
- К тому, что вам нужен убедительный аргумент, ваше преподобие. История, которую вы скормите широкой публике. Которая поднимет Аристо – и вас заодно – достаточно высоко, чтобы вы смогли приподняться и над своими противниками. Я предлагаю вам историю о жестоком преступнике, о нелюде, покусившемся на священников, о чудовищном монстре, который осмелился выступить против самого Первого Рыцаря, о том, кого заочно ненавидит вся Империя. Покажите, что Церковь сильнее любых монстров. Покажите, что Аристо – тот, кем его всегда считали, идеальный священник, которому не чуждо прощение и сострадание, и который может обратить к свету даже такого закоренелого грешника, как я. Все просто – Аристо в очередной раз поступил как герой, простил своего давнего врага, и тот, раскаявшись, вернулся на службу Империи, и рискует своей никчемной жизнью каждый день среди язычников и киборгов, сотворенных их руками. Красиво? – Юлий усмехнулся и отпил воды, прочищая горло.
- Восхитительно, - в тон ему откликнулся архимандрит, - Вам бы мемуары писать, Радун-амо. Никогда не думали об этом?
- Может быть, это нескромно, но я считаю, что еще слишком молод для таких вещей, - Юлий с напускной скромностью опустил глаза и виновато улыбнулся. – Возможно, позже.
- Полагаете, вы доживете?
- Осмеливаюсь полагать. Видите ли, ваше преподобие, преимущество в данный момент на моей стороне. Меня ждут в Нихон. Более того, меня туда звали. Если здесь я – чудовище и урод рода человеческого, то там я – мученик, пострадавший от тоталитарного режима. Здесь я – никто, вещь, лишенная человеческого статуса, там я – герой, удостоившийся милости самого императора. Я мог бы этим воспользоваться. Я мог бы не идти на смертельный риск, беседуя здесь, с вами. Я мог бы попросту сбежать в Нихон, и купить себе гражданство в обмен на всю информацию, которой владею. О Церкви, об аристократах, о технологиях, об Аристо… Я сильно рискую, делая вам такое предложение, но вы не менее сильно рискуете, если откажетесь от него.
- Вы мне угрожаете? – с холодной веселостью поинтересовался архимандрит. – Не буду скрывать – я восхищаюсь вами, Радун-амо. Я восхищаюсь вашей наглостью. Как вы справедливо заметили, вы – вещь. Одно мое слово – и вас здесь не будет. И тем не менее, вы осмеливаетесь мне угрожать, словно хозяин положения здесь вы, а я – скромный проповедник, выпрашивающий у вас помощи.
- От старых привычек не так легко избавиться, - Юлий пожал плечами, - к тому же, когда нечего терять – уже нечего и бояться. Но я не угрожаю вам, ваше преподобие. Я всего лишь напоминаю о некоторых вещах, на которые вам следует обратить внимание. Вы умный человек, и не хуже меня видите, что мое предложение принесет выгоду всем участникам этого, с позволения сказать, проекта.
- В самом деле, выглядит весьма заманчиво, - архимандрит кивнул, доливая в стакан коньяка. – Я только одного не могу понять, Юлий. Зачем это вам? Вы и правда могли бы по-тихому сбежать в Нихон, пользуясь помощью ваших покровителей, какие бы чусры ими не были. И все же вы пошли на риск. Зачем?
Юлий хмуро вздохнул, вертя в руках пустой стакан. Он коротко оглянулся на барную стойку, скрытую в полумраке, перевел взгляд на соседние столики, скрытые от глаз светящейся завесой из тонких гирлянд, и, наконец, перевел взгляд на архимандрита.
- Возможно, это прозвучит странно, ваше преподобие, но у меня есть совесть. Если бы ее не было, я бы сейчас по-прежнему занимал свой пост, приторговывал бы рабами, покрывал пиратских капитанов, обирал бы своих работников и жил бы себе припеваючи, покупая с каждой удачной сделки парочку дорогих картин и новые игрушки своим детям, как это делает подавляющее большинство шэнских маркграфов. Но, увы, несмотря на все попытки моего отца избавить меня от этого недостатка, особых успехов на этом поприще он так и не достиг. У меня еще остались некие зачатки совести и даже, как это ни странно, патриотизма.
- Но благими намерениями выстлана дорога в Эхес Ур.
- Именно так. Но как бы там ни было, раз судьба дает мне второй шанс – я думаю, что стоит им воспользоваться. То, что мы с Аристо встретились на Мезаре, можно было бы назвать чудом. Я материалист и в чудеса не верю, но умею понимать намеки. – Юлий усмехнулся, и, бросив короткий взгляд на наручные часы, в упор посмотрел на архимандрита. – Что ж, ваше преподобие, до полудня осталось не так уж и много времени. Каким будет ваш ответ?
Отец Александр смерил его долгим взглядом, и, нахмурившись, вылил себе в стакан остатки коньяка.

II

Дэвид юкори-зоны не любил.
Привык не отсвечивать, привык сливаться с толпой, привык вести себя попроще и внимания лишнего не привыкать. И туда, где никаких случайных людей быть не может, зато твое имя есть в каждом списке, предпочитал не соваться. Ни к чему это было.
Места скопления священников Дэвид с недавних пор тоже не любил. По личным причинам. Конечно, они герои, защитники, духовные пастыри для заблудших и все такое, и Дэвид их даже вполне уважал, поизбавившись от присущего землянам скепсиса, но уважать он их предпочитал на расстоянии, причем степень уважения была прямо пропорциональна степени удаленности этих самых священников от Дэвида.
За проведенное в Империи Шэн время Дэвид так и не привык посещать юкори-зоны. Зато привык не удивляться ничему, особенно тому, что священники в этой стране имеют свойство возникать в его жизни неожиданно. На голову падать, фигурально выражаясь – и хорошо, что пока только фигурально.
Впрочем, Дэвид, как уже упоминалось, привык не удивляться. И даже если бы посреди ночи в его спальне, пробив потолок, приземлилась новенькая гафла, а из нее вылез статный пилот в сине-золотом, и торжественно объявил, что Дэвиду выпала честь спасать мир, и нужно отправляться немедленно – Дэвид бы только плечами пожал и спросил бы, не хочет ли преподобный чашку чая, пока он, Дэвид, будет натягивать штаны и искать свежую пару носков.
Конечно, никакая гафла ему на крышу пока что не падала, а вот звонок от церковного командования и впрямь раздался среди ночи. И статный пилот в сине-золотом, витиевато извинившись, вежливо, но твердо рекомендовал Дэвиду прибыть в точку встречи, где его будет ждать транспортный корабль. Он должен был доставить «благородного сахе Нортона-амо» на космическую станцию «Тенебрис» для повторной дачи показаний и участия в обсуждении ряда «технических вопросов». Дэвид после этого на всякий случай перебрал в памяти свои грехи за последнюю пару месяцев, проверил, подготовлены ли у него новые документы на другое имя, есть ли в банке запасной вклад, и провел еще парочку нужных приготовлений.
Потому что удивляться-то он, конечно, отвык, а вот быть готовым ко всему еще не разучился. Тем более, что здесь, в Империи, разговор был короткий, а церковная логика не всегда поддавалась пониманию. Правда, иногда Дэвиду думалось, что это потому, что ему нормальные священники пока что не встречались – сплошь какие-то…
…феномены и уникумы, вирья им в софт.
Единственным нормальным человеком из всех встреченных Дэвидом священников оказался преподобный отец Александр Елохин, архимандрит монастыря «Святой Зигфрид», приемный отец Лукаса фон Нарбэ. Когда Дэвид о нем в первый раз услышал, то от души мужику посочувствовал. Тут от одного-то Аристо на стену рано или поздно полезешь, от двух рыцарей за неделю чокнуться можно, а у архимандрита их несколько сотен, и у каждого в башке свои тараканы. Тут уж два пути остается – либо психом станешь, либо бодхисатвой.
По крайней мере, Дэвид под конец всех их веселых приключений ощутил, что близок если не ко второму, то уж точно к первому.
Архимандрит, с которым Дэвиду довелось позже пообщаться, ни на психа, ни на бодхисатву не походил. Мужик как мужик, разве что взгляд настолько цепкий, что траекторию полета мухи, наверное, отследит, запомнит и повторит по необходимости – ну так это у пилотов профессиональное. Никакой повышенной святостью от отца Александра не веяло. Разве что в тот момент, когда Дэвид кратко пересказывал события, последовавшие за приземлением «Хикари» на Мезар, отец Александр нахмурился, и в кабинете как будто чуть темнее стало. А потом, когда Дэвид честно сознался, что понятия не имеет, когда успел удрать Радун, воздух чуть потяжелел и сгустился – как перед грозой.
А может быть, просто почудилось. Впечатлительность сказалась. Нервы, опять-таки. Да и отец Александр был мужик немаленький, темноволосый, с густыми бровями, чуть тронутыми сединой, а из-за мундира, орденов и плаща, вообще, кажется, полкабинета занимал. Вторую половину между собой делили его святость и Дэвид. Святость норовила вытеснить Дэвида из кабинета, но он не сдавался. Сказывался богатый опыт общения с ходячими вековыми ледниками, от которых святостью за километр разило.
А Дэвид и впрямь не знал, куда и когда Радун делся. Видимо, Лукас, когда говорил, что Радун – нелюдь и чудовище, все-таки не так уж и преувеличивал. Правда, на той космической станции, на которой была назначена встреча с церковниками, такая суматоха началась, когда «Хикари» пришла в док, что там не то, что человек улизнуть бы смог – там танк, пожалуй, можно было по коридору протащить, никто бы и не заметил. Но ведь Дэвид смотрел записи с камер. Записи с бортовых камер «Хикари». Даже к камерам наблюдения станции подключился. Искал. Высматривал.
Радун как сквозь землю провалился.
В природе чудес не бывает. Ерунда всякая – вот та бывает. Дерьмо всякое тоже случается. А вот с чудесами туговато.
Но исчезновение беглого преступника в никуда тянуло сразу на все. Если это и было чудо – то, прямо сказать, дерьмовое. Ерунда, а не чудо.
Поэтому, когда Дэвид поднимался на борт новенькой, отполированной со всех сторон яваи «Марцелла», послушно дожидавшейся его в космопорту, он не сомневался, что именно про Радуна его допрашивать и будут. Может быть, это ушлый тип нашелся? Ну да, кто-то шел через «подвал», а он там на обочине попутку тормозил. Или куда еще он там сумел провалиться так, чтобы его не нашли ни аристократы, ни церцетарии?
За время пути к станции «Тенебрис» Дэвид успел перебрать тысячу разных вариантов, пересмотреть оставшиеся у него копии записей с камер, вспомнить все, что можно было вспомнить.
Тщетно.
Монстр, избавить от которого Империю Лукас полагал своим священным долгом, словно растворился.
Дэвиду думалось, что будет делать Лукас, когда его выпустят из клиники. Реабилитация будет длиться еще достаточно долго, чтобы он сумел придумать множество разных планов по поимке своего заклятого врага.
Наверное, половина этих планов будет предполагать участие Дэвида.
Что ж. Ладно. Он уже привык. Видимо, это то, что называлось звучным словечком «карма». В конце концов, у каждого рыцаря должен быть свой дракон и своя принцесса. Принцессу Лукас уже освободил – «Хикари» теперь снова принадлежит ему, покладисто дожидаясь, пока ее разобранного рыцаря соберут обратно, - теперь осталось убить дракона.
И будет Лукас самым настоящим рыцарем, с прекрасной дамой, драконьей головой над камином и верным оруженосцем.
Вспомнив об оруженосце, Дэвид подумал, что надо бы проведать Марта на обратном пути. К нему, наверное, уже пускают. Отчебучил, конечно, парень – они там все чуть не поседели...
Та немая сцена врезалась Дэвиду в память так ясно, что не нужны были никакие записи.
Сначала сверкнул выстрел, а затем перед глазами у Дэвида вспыхнуло алым, зеленым и голубым. И на мгновение ему показалось, что выстрел «Тунора» угодил во что-то важное. И что корабль вот-вот взорвется. А потом, когда цветные пятна в глазах потемнели, сменились белизной стен и мерным светом ламп, Дэвид увидел, что Радун до сих пор стоит там же, где и стоял, только лицо у него побелело до прозелени, почти сливаясь с белым перламутром стен.
А потом Дэвид обернулся.
И не сразу сообразил, что случилось.
И уставился, как дурак, на безжизненное тело в сине-золотом комбинезоне, обвисшее на руках у Андре. Почему-то показалось странным, что на синем и золотом нет обгоревшего пятна. Как выглядят следы от бластера, Дэвид представлял слишком хорошо, и одно долгое мгновение был уверен, что пятно просто обязано быть.
А потом вспомнил, что Лукас не стал бы стрелять в Марта. Аристократ, даже слепой и изувеченный, не промахнулся бы. Он знал, куда надо целиться.
А потом, наконец, сообразил. Вспомнил, наконец, про пресловутый «феномен Плиекти».
«Смер-тель-но», сказал тогда Март в ответ на вопрос, копируя интонации врача, поставившего ему диагноз.
Смер-тель-но.
С трудом оторвав взгляд от белого, без единой кровинки, лица, Дэвид поднял глаза на Андре.
И вот тогда ему стало страшно.
Он где-то видел такое, в одном старом кино, - там были такие красивые статуи, которые на самом деле были монстрами. И когда на них не смотрели, они оживали и начинали двигаться.
И убивали.
«Не моргай», всплыла в памяти цитата из фильма.
Лицо Андре было не белым – серым, зеленоватым, как старый, простоявший под дождем мрамор. Побелевшие, пересохшие губы медленно раскрылись, словно пытаясь что-то сказать. И глаза, сухие, болезненно блестящие, в упор уставились на Лукаса. Андре смотрел на него не мигая, не отрываясь, и каждая мышца в его теле напряглась так, что порезаться можно было.
И Дэвид понял, что сейчас Андре бросится. Сейчас он выпустит из рук бесчувственное тело и бросится на Лукаса.
А тот, понимая, что сотворил, даже не подумает защищаться.
И тогда все эти месяцы полета, риска, поисков, все эти километры потраченных нервов, все эти сказанные слова и сделанные поступки – все это станет напрасным.
Повисшая тишина звенела, мерцала в сгустившемся воздухе, время растянулось, как смола, повисло готовой сорваться в любой момент каплей.
И Дэвид подумал, сумеет ли он сделать что-нибудь, если отвлечет Андре на себя.
И порадовался, что так и не завел кошку. Ее ведь некому станет кормить.
Но сказать он ничего не успел – тишину нарушил хрипловатый баритон.
- Медблок там, - Радун махнул рукой в сторону коридора. – По крайней мере, он находился там, когда я в последний раз был на борту «Хикари».
В оглушительной тишине эти слова прозвучали слишком громко. Слишком неуместно. Слишком спокойно.
Но этого оказалось достаточно.
Капля смолы сорвалась, упала, время пошло с привычной скоростью, Андре поудобнее подхватил Марта на руки и опрометью бросился прочь. И воздух стал мягче, и дышать стало проще.
- Радун… - начал было Лукас, и Юлий бесцеремонно хлопнул его по плечу, заставив вздрогнуть.
- Потом, Шрам. Потом. «Сонсарк» ждет приказа на взлет, забыл? Если мы не дадим команды немедленно, каторжники решат, что мы их обманули – и ты представляешь, что начнется на борту? Давай, шевелись, все эти люди зависят от тебя.
Сработало. Абсолютно дезориентированный, Лукас с видим облегчением ухватился за привычный приказ, с готовностью развернул кресло и направил его на мостик. Юлий привычным движением пристроился позади, придерживая кресло за спинку, готовый помочь вписаться в поворот.
Дэвид выдохнул, привалился спиной к стене и устало сполз по ней на пол. Сердце стучало где-то в ушах, гулко отдаваясь в виски. Отдышавшись, он поднялся на ноги и, держась за стену, пошел на мостик следом за остальными.
А добравшись, обессиленно рухнул в ближайшее кресло, наблюдая, как два заклятых врага, перебрасываясь дежурными фразами, налаживают связь и готовят корабль ко взлету. Как будто всю жизнь вместе пролетали.
Изредка к двум мужским голосам примешивался женский, ровным, почти механическим тоном что-то сообщавший на нихонском. Ни Лукас, ни Юлий не переспрашивали и не одергивали «Хикари» - видимо, оба ее прекрасно понимали. Дэвид на мгновение задумался, как «Хикари» себя чувствует, обнаружив у себя на борту своего бывшего владельца – и тут же осекся. Как себя может чувствовать железка, пусть даже и нихонская? Ей вообще должно быть фиолетово, кто за рулем, лишь бы разъемы совпадали…
Хотя… Лукасу она обрадовалась. Дэвид был готов поспорить на все свои имплантаты, что «Хикари» обрадовалась, как живой человек, и чирикающая нихонская речь, полившаяся из динамиков, была радостной, сбивчивой, быстрой – как у того, кто скучал по кому-то очень дорогому, и уже не чаял увидеть его живым.
Сама по себе мысль о том, что корабль может что-то думать, в картину мира не впихивалась, а впихивать ее туда нарочно у Дэвида не было ни сил, не желания. Поэтому он вытянул ноги, откинувшись поудобнее на спинку, и наблюдал за налаживанием связи. А потом динамик чирикнул и сообщил сквозь треск помех:
- Курс проложен, Яман-амо. Разрешите взлет?
- Куда они собирались? – спросил Юлий, обернувшись к Лукасу, словно забыв, что тот последние несколько месяцев проторчал вместе с ним на Мезаре.
- В Чедаш-рум, - подсказал Дэвид.
- Чедаш-рум? – странным тоном переспросил Лукас, развернувшись вместе с креслом.
- Ага. Это Андре предложил. Я могу объяснить, - добавил Дэвид, предупреждающе поднимая руку, и спохватился, что Лукас не сможет увидеть этот жест.
- Потом, - отмахнулся тот, - все потом. Судя по всему, я очень многое пропустил, а тянуть со взлетом больше нельзя. «Сонсарк», взлет разрешаем, - сообщил он в микрофон, - следуйте установленным курсом.
- Вас понял, - откликнулись с «Сонсарка».
Через пару минут напряженного ожидания из динамиков внешних камер раздался гул, обзорные экраны, куда выводилась трансляция, вспыхнули разноцветным пламенем, и тут же померкли – светофильтры камер адаптировались к перепадам яркости. Радун отследил, как «Сонсарк» уходит прочь, и привычным жестом коснулся рукой плеча Лукаса.
- Взлетаем. Дальше ты справишься сам.
Лукас не ответил – и не сразу дернул плечом, сбрасывая его пальцы. Как будто сигнал от мозга не сразу прошел до плеча.
А может быть, и правда – просто не сразу прошел.
Потому что выглядел преподобный… прямо сказать, так себе. Очень так себе. Если не знаешь, что это Лукас – сразу и не сообразишь.
А Радун отошел назад, устроился в соседнем от Дэвида кресле, понаблюдал за мерцающей унтен-сферой, полюбовался ожившими датчиками и Лукасом, колдующим над панелями управления, послушал мелодичную нихонскую речь – и Дэвид бы на что угодно поспорил, что теперь механический голос звучал тепло, почти ласково! – и, наконец, повернулся.
- Сахе…?
- Нортон. Дэвид Нортон.
- Благодарю. Что ж, сахе Нортон, вам придется многое нам рассказать, я полагаю.
Дэвид покосился на Лукаса, ожидая возражений. Но тот, увлеченный своим делом, промолчал, вернувшись в привычный модус многовековой ледышки.
Что ж. Как обычно, придется расхлебывать самому.
И Дэвид принялся рассказывать. О том, что творилось на Малаке. Что происходило на награждении. О том, как долго они считали Андре погибшим, а Лукаса – живым, а затем оказалось, что все было наоборот. О том, как пришлось встретиться с главой дома фон Нарбэ, и о том, что рассказал Корнелий Беляев. И о том, что в Чедаш-руме «Сонсарк» не ждут, но зато там ждут Лукаса.
- Поразительный у вас талант все переворачивать с ног на голову, ваше преподобие, - иронично заметил Юлий, когда Дэвид умолк, чтобы перевести дух. Лукас не ответил.
А спросить его напрямую Дэвид уже не успел. Оставив Мезар далеко внизу, «Хикари» нырнула в «подвал».

Следующие несколько дней напоминали какой-то дурной сон, бред больного воображения, то ли сценарий дурацкого шоу, то ли психологический эксперимент.
На борту «Хикари» было достаточно тихо, никто никого не пытался убить, никто не собирался выпрыгивать в открытый космос, никто не смеялся, не плакал и не выл, окончательно лишившись рассудка.
И вот честное слово, лучше бы они друг другу морды били! По крайней мере, это было бы логично. А вместо этого на борту царила тишь, гладь, да божья, мать ее через колено, благодать. Молчал Лукас, глубоко ушедший – Дэвиду иногда казалось, что попросту малодушно сбежавший, - в медитацию. Молчал Андре, неподвижным изваянием застывший у вита-камеры, в которой лежал Март, похожий на зачарованного рыцаря из сказки. Юлий тоже с разговорами не навязывался, хотя у него, пожалуй, оставалось еще немало вопросов. Спустя пары дней неловких сцен и обмена дежурными вежливыми репликами, Дэвид не выдержал первым, вытащил из бара бутылку коньяка и отправился налаживать контакт. Не то, чтобы он всерьез собирался заводить дружбу с таким человеком, как Радун, но существовать среди каменных изваяний в одиночку было муторно.
Да и вживую Юлий оказался именно таким, каким Дэвид его запомнил после того интервью. Ироничным, резковатым, и спокойным, как дохлый удав. Не бодхисатва, не аристократ, не благородный рыцарь, и даже не монстр, покрытый шерстью, чешуей и колючками, каким он представлялся со слов Лукаса – обычный мужик, нормальный. Ну, со своими, конечно, заскоками, но они тут в Шэн все сумасшедшие, так что это-то как раз неудивительно.
А еще он умел слушать. Не вежливо-холодно, как Лукас и остальные священники, не отстраненно-снисходительно, как Скорда и другие аристократы. Он действительно слушал, иногда вворачивая хлесткие комментарии или задавая уточняющие вопросы, и Дэвид сам не заметил, как начал рассказывать, заново вспоминая, каково это – просто болтать, потягивая коньяк, смеяться и спорить. И только потом спохватился, сообразив, что слишком увлекся этими беседами. А Радун что? Радун ничего. Он ведь знал, прекрасно знал, что Дэвид – терранин. Это ведь его люди тогда Дэвиду чуть башку наизнанку не вывернули – и вывернули бы, не случись рядом один слишком любопытный рыцарь.  А Радун ни о чем не спрашивал, и оговорок, пауз и недомолвок как будто не замечал. Они оба подсознательно соблюдали нейтралитет, не заходя на запретную территорию. Радун не спрашивал Дэвида о Терре, а Дэвид, в свою очередь, не спрашивал его о том, что он собирается делать дальше.
И так понятно было – идти ему некуда. И когда «Хикари» доберется до первой же удобной точки, будь то станция, крепость-монастырь или что там еще, Радуна повяжут и на этот раз уже точно повесят. Чтобы наверняка.
А его это как будто бы и вовсе не заботило. Он пил коньяк, болтал с Дэвидом, с видимым удовольствием курил хорошие сигареты, нашедшиеся в заначке, изредка навещал Лукаса – без особого, впрочем, успеха. И Дэвид ему даже сочувствовал.
Нормальный же мужик, а. Толковый. Мог бы и не влезать в это дерьмо. И ведь знал же, наверное, куда лезет…
Нет, все-таки они тут все сумасшедшие. Воздух тут, наверное, какой-то не такой. А может быть, в воде что-то плавает. Может быть, тут и вовсе из крана святая вода течет, и даже микробы в ней пост соблюдают, хлебнешь разок - и привет.
Кроме Дэвида, Радун ни к кому с разговорами не навязывался. Деликатно не беспокоил Скорду, сутками не отходившего от вита-камеры Марта, не трогал лишний раз Лукаса, занятого медитацией и пилотированием. И даже спал на диване в кают-компании, а не на чьей-нибудь незанятой койке, хотя уж койка бы для него нашлась без проблем.
А потом «Хикари» вышла из «подвала», и стало понятно, что времени почти не осталось. И тогда, наконец, Радун пошел на мостик и о чем-то долго с Лукасом разговаривал. Дэвид, как назло, большую часть разговора проспал, поэтому даже запись включить сообразил только тогда, когда уже не было никакого смысла это делать. А «Хикари» …
… а «Хикари» опять повела себя странно. У нее должна была остаться запись с внутренних камер. На мостике все переговоры фиксировались, и внешние, и внутренние. Но в ответ на запрос «Хикари» с истинно нихонской ледяной вежливостью сообщила, что выполнить его не может. Ошибка. Неверный формат данных. Битый кластер банка памяти. Сбой во время записи. Происки особо зловредных чусров, или кто там в Нихон их подменяет.
Впрочем, это могли быть и не чусры, а как раз наоборот – в минуты крайнего душевного волнения их преподобие отец Лукас фон Нарбэ отличался неприятной манерой вымораживать по периметру все, включая технику. Но Дэвид все равно «Хикари» не доверял. Да и она ему, судя по всему, тоже.
А потом стало не до этого. Потом «Хикари» достигла космической станции, где ее уже ждала целая делегация. Поднялась суматоха, и посреди этой суматохи Радун испарился. Его, конечно, искали, и все камеры по сотне раз перепроверили, и в записях с «Хикари» ковырялись. И того разговора тоже не нашли. Ошибка. Неверный формат данных. Битый кластер, чусры и все такое.
Дэвид так и не узнал, о чем они тогда говорили, и без этого разговора картинка не складывалась. За Лукасом водилась привычка отпускать преступников – хотя бы самого Дэвида, - но Радуна он бы не отпустил ни за что. Тот, конечно, тоже мастак был уговаривать, но Лукаса уговаривать – все равно что с промерзшим кирпичом разговаривать. И все-таки Радун удрал. И Лукас злился так, как не мог злиться человек, отпустивший кого-то нарочно.
А больше и подозревать-то было некого. Андре не отлипал от Марта, сам Дэвид никого не отпускал, Лукасу это было ни к чему, а «Хикари», конечно, железка себе на уме, но ее возможности серьезно ограничены.
А потом, когда суматоха улеглась, прекратились поиски и прошли все допросы и необходимые формальности, Дэвид понял, что теперь они с Аристо в одной лодке. Дэвиду теперь тоже придется выяснять, куда делся неуловимый государственный преступник. И желательно сделать это до того, как тот расскажет о терранине чуть больше, чем нужно.
А потом вроде бы все затихло, успокоилось, устаканилось, и звонок в неурочное время оказался неожиданнее усевшейся на крышу гафлы. Капитана Нортона, честного вора и теперь еще и бывшего мирвоя, обладателя почетной награды и коллекции незарегистрированных имплантатов, очень хотело видеть церковное руководство.
Так Дэвид оказался на «Тенебрис». И, поднимаясь на борт яваи, он был уверен, что Радун все-таки рассказал о нем церковникам, чтобы выкупить собственную жизнь. Ведь Дэвид – киборг. Обманувший Церковь, обманувший Императора, из рук которого получил награду, обманувший всех. Такого убить – сорок грехов простится.
Но он ошибся. Его не стали допрашивать еще раз, сверх того, что он уже рассказал. Его расспрашивали о его способностях работать с техникой, о том, что ему известно о технологиях Терры, и предложили должность технического консультанта для помощи священникам в Баронствах.
Дэвид понимал, что, помогая Шэн улучшить навыки работы с техникой, он собственными руками лишал себя преимущества. Но все-таки ощутил, как внутри ослабевает невидимая струна, натянувшаяся неделю назад, не дающая дышать, мешающая глотать, и не позволяющая расслабить плечи.
И сразу захотелось жить, хорошо есть, хорошо спать и выпить чего-нибудь эдакого. Благо, теперь Дэвид был практически слугой Церкви, и это открывало двери во все юкори-зоны Империи.
Дэвид юкори-зоны не любил.
Он привык не отсвечивать, привык сливаться с толпой, привык вести себя попроще и внимания лишнего не привыкать. И туда, где никаких случайных людей быть не может, зато твое имя есть в каждом списке, предпочитал не соваться. Ни к чему это было.
Но здесь, на «Тенебрис», можно было ничего не бояться. На все вопросы можно было молча тыкать в нос красивое пластиковое удостоверение, украшенное золоченым мечом с крыльями, и это срабатывало лучше любого оружия. Вопрошающие тут же менялись в лице, умолкали и становились тихими, послушными и готовыми исполнять любое желание.
Это было непривычно, но неожиданно приятно.
А коньяк на «Тенебрис» и правда оказался хороший. Натуральный, выдержанный, с ярким послевкусием дубовой бочки, в которой он плескался. И ведь дуб, небось, тоже был натуральный. У них тут, в Шэн, все натуральное – и бочки, и картины, и все остальное. Даже бабы – просто красивые, не восемь раз перекроенные и имплантатами напичканные…
Прям не жизнь, а сказка.
Поэтому, воспользовавшись паузой и обретенными средствами, Дэвид отправился в юкори-зону «Тенебрис», заказал себе коньяк и хорошую закуску, расслабился на мягком, уютном диване, и твердо вознамерился пару часов повалять дурака.
Тишина, легкая музыка, пузырьки в светильниках, хороший коньяк и мягкий диван настроили Дэвида на благодушный лад. Даже маячащие в полумраке форменные мундиры церковников не раздражали. Тем более, что церковникам до Дэвида дела не было. Они либо о чем-то негромко переговаривались, либо пили что-нибудь в молчании, отдыхая от бесконечных разговоров. Дэвид рассеянно скользил взглядом по залу, от столика к столику, от светильника к светильнику, от аквариума с экзотическими рыбами к террариуму с не менее экзотическими рептилиями.
Заметив за одним из столов архимандрита монастыря «Святой Зигфрид», Дэвид сочувственно хмыкнул. Вот уж кому сейчас не позавидуешь. После того, как стало известно о том, что случилось с Лукасом, преподобного отца Александра осаждали все, от журналистов до коллег-церковников. На пресс-конференции, устроенной после того, как Шэн сотрясла новость об отмене импринтинга, архимандрит и вовсе выглядел так, как будто его самого из шахт полчаса назад за плащ вытащили.
И если Дэвиду после всех допросов и расспросов удалось сбежать, то отцу Александру предстояло еще не один месяц расхлебывать последствия похождений его приемного сына.
Дэвид уже подумывал о том, чтобы заказать еще бутылочку коньяка да пойти, составить преподобному отцу компанию, как к столику архимандрита подошел высокий человек. Дэвид присмотрелся повнимательнее и почувствовал, что коньяк у него в желудке замерз и слипся в ледышку.
У столика отца Александра стоял Юлий Радун. Отвратительно живой, отвратительно бодрый, гладко выбритый и даже заметно поправившийся по сравнению с каторгой.
Архимандрит позволил ему присесть, и между ними завязался разговор. Дэвид подключил микрофон, старательно ловя каждое слово. Если бывший маркграф решил сдать Дэвида именно сейчас, то момент был как никогда подходящий. «Тенебрис» кишела церковниками, церцетарии внимательно проверяли всех прибывающих и улетающих, а уж Дэвида-то и подавно полстанции уже в лицо знает.
- Радун-амо, вы, безусловно, правы, но я не совсем понимаю, к чему было идти на столь внушительный риск, если все, что вы можете мне сказать – это лишний раз напомнить об очевидных вещах.
Архимандрит держался молодцом. Все такой же спокойный, степенный, вежливый. Дэвид на его месте уже давно бы в наглую физиономию коньяком плеснул. Хотя, конечно, это и невежливо.
- Я пришел сюда, чтобы сообщить еще об одной очевидной вещи, ваше преподобие. В сложившейся ситуации оружием Шэн могут стать только информация и время. Оперативно предоставленные данные позволят пресечь возможный удар еще на стадии подготовки, выиграть время для контрмер, дотянуть до того момента, пока у вас в руках не появятся более надежные средства.
«Оперативно предоставленные данные»? Он что, уже узнал о том, что Дэвида пригласили на роль технического консультанта?
Кто же тебя покрывает, маркграф и беглый каторжник? Кто же стоит у тебя за спиной, такой сильный и страшный, что ты опять, как и раньше, можешь управлять чужими жизнями и получать то, что тебе нужно?
Лукас отпадает – он сейчас не знает и половины новостей, пока его штопают на Малаке, возвращая тому, что от него осталось, более-менее человеческий облик. Значит, кто-то еще.
Дэвид механически отхлебывал из стакана, прислушиваясь к разговору. Однако то, что прозвучало дальше, оказалось для него неожиданностью.
Радун мог бы купить себе новую жизнь, сдав киборга Церкви. Но вместо этого предпочел рисковать тем, что осталось от старой.
Нет, он точно псих. Они тут все сумасшедшие.
- … Но как бы там ни было, раз судьба дает мне второй шанс – я думаю, что стоит им воспользоваться. То, что мы с Аристо встретились на Мезаре, можно было бы назвать чудом. Я материалист и в чудеса не верю, но умею понимать намеки. - Что ж, ваше преподобие, до полудня осталось не так уж и много времени. Каким будет ваш ответ?
Дэвид поймал себя на том, что задерживает дыхание. Выдохнув, он налил себе еще коньяка.

III

За сорок с лишним лет своей насыщенной событиями жизни Андре доводилось побывать в самых разных местах. Доводилось и подниматься на самый верх, где были только облака и сверхлюди, доводилось и спускаться в самые зловонные клоаки, где обитали те, кто уже давно потерял человеческий облик. И везде, ровным счетом везде приходилось подлаживаться, подстраиваться, втираться в доверие, убеждать и уговаривать, и улыбаться, улыбаться, улыбаться…
Даже - когда хотелось убивать.
Даже – когда хотелось забиться в самый темный, в самый дальний угол, и свернуться там в комок, скуля, как побитый пес.
Даже – когда изнутри выжигало пламя, когда невозможно было ждать, когда хотелось действовать, когда накатывала злость от собственного бессилия, когда очередной приказ лишал воли и разума.
Улыбаться, улыбаться, улыбаться…
Улыбаться окружающим, улыбаться членам семьи, улыбаться врагам и тем, кто считал себя его друзьями, улыбаться самому себе в зеркало даже тогда, когда привычную, безжизненно-сладкую ухмылку хотелось стереть с лица, оторвать вместе с лживыми губами, выжечь вместе с идеально-красивым лицом.
Улыбаться, улыбаться, улыбаться…
Чтобы однажды получить улыбку в ответ - светлую, искреннюю, неловкую.
И осознать, что за эту улыбку не жалко отдать целый мир. И коньки в придачу – или как там было, в той старой терранской сказке?..
Юкори-зона на космической станции «Тенебрис» ничем не отличалась от множества остальных, в которых Андре доводилось побывать. Уютная, почти домашняя атмосфера, обширное меню, которым в распечатанном виде можно было три раза обернуть станцию по периметру, мерный гул голосов, переплетающийся с мягкой, едва слышной музыкой, приглушенный свет, изменявший черты лиц… Ну, может быть, «Коллапсар» здесь смешивали по исходной рецептуре, не заменяя сироп из лестранской агайи на более дешевые аналоги, и вместо приторной сладости на языке оставалась легкая, сладковатая кислинка. Такая, какая и должна была быть.
Андре по привычке выбрал себе столик на балконе, опоясывающем зал, под нежно люминесцирующими ветвями живой найсанны, оплетавшей балконные перила переросшими кадку корнями. Идеальный наблюдательный пост – в полумраке и за светящимися ветками нельзя было рассмотреть сидящего за стеклянным столиком аристократа, зато он сам мог обозревать зал в свое удовольствие. Идеальный наблюдательный пост для идеального наблюдателя.
Андре и наблюдал, рассеяно скользя взглядом по лицам сидящих внизу церковников, машинально отмечая эмоции на их лицах, считывая слова по движениям губ. Пока что эти слова его вполне устраивали.
Вчера вечером – вернее, уже сегодня утром, так как вечернее совещание порядочно затянулось, - прошло внеочередное совещание, в котором принимали участие специалисты «Ксиласкара» и сам Великий кардинал. Андре на это совещание тоже вызвали, потому что как дело касалось и его персоны тоже. Вернее, если уж называть вещи своими именами, то именно он и был основным предметом разговора.
И снова пришлось улыбаться, и снова пришлось отвечать на одни и те же вопросы, говорить одни и те же слова, которые за последние два месяца надоели до тошноты.
С учетом сложившейся ситуации церковное руководство полагало целесообразным вернуть Андре на службу в Баронства, возложить на него обязанности консультанта и сопровождающего.
Специалисты «Ксиласкара» видели в этом прекрасную возможность понаблюдать за психическим состоянием Андре, дожидаясь, пока он, наконец, сломается, подтвердив тем самым, что отмена импринтинга была ошибкой. Или наоборот, докажет, что без импринтинга можно прожить.
Аристократия в эти разговоры не вмешивалась. Эдмонд и вовсе отказался присутствовать на «Тенебрис» во время Собора, сославшись на временную недееспособность, предоставив тем самым внуку самому решать свою судьбу. Андре его за это не винил. Во время их первого – и последнего же – разговора с тех пор, как Андре получил оправдательный приговор и приказ о его немедленном уничтожении был отменен, Эдмонд ясно дал понять, что не считает его желанным гостем в своем доме. Да и большая часть остальных аристократических семей негласно объявила его персоной нон-грата. Его не боялись, не ненавидели и не презирали – его просто вычеркнули из круга тех людей, общение с которыми считалось приличным.
Не то, чтобы Андре возражал. Аристократы и в лучшие времена предпочитали не собираться в большие группы, или, уместнее будет сказать, клубки.
Поэтому он согласился отправиться в Баронства и побыть подопытным кроликом. Оставалось утрясти ряд формальностей и убедить медиков «Ксиласкара» в том, что он вполне благонадежен.
Убеждать Андре умел, но и у его дипломатического дара были свои пределы. Невозможно оперировать информацией в свою пользу, если этой информации нет.
А информации не было – и взять ее было негде.
Больше всего и церковников, и медиков интересовали подробности происходивших на «Хикари» событий – причем именно глазами Андре. Но увы, как бы он ни старался, ничего сверх того, что уже было озвучено на допросах, он рассказать не мог.
Несколько дней с того мига, когда Радуна окутали вспышки силового поля, поглотившего выстрел Лукаса, стерлись из его памяти, как будто это не Март, а сам Андре провел трое суток в вита-камере.
Некоторые картины всплывали в его памяти, размытые, как обрывки сновидений, кошмаров, которые забываешь, стоит только проснуться и перевернуться на другой бок.
Яркий свет, зеленый, красный, окутывающий высокого человека, которого не должно было существовать.
Белое, без единой кровинки лицо, обрамленное светлыми прядями, мертвенно-синие губы, почти одного цвета с летным комбинезоном.
Живой вес бесчувственного тела, тряпичной куклой обвалившегося на инстинктивно подставленные руки.
А затем страх. Холод. Пустота.
А на смену страху пришла ярость.
Человек, стоявший перед ним, что-то сказал, куда-то указав рукой, и Андре скорее угадал его слова по движению губ, не услышав и не разобрав ни звука.
Медблок.
Несколько шагов, стащить комбинезон, уложить, подключить, закрыть, и только затем тупо уставиться на высветившиеся на табло параметры сканирования.
И ощутить, как внутри что-то обрывается, как становится легко-легко, до тошноты, как в невесомости, когда смысл значков, высветившихся на экране, доходит до разума.
Две тысячи восемьдесят восемь часов.
Два стандартных месяца.
Программа реабилитации.
Программа реабилитации не нужна покойникам.
Значит – жив.
Жив.
Андре обессилено рухнул на нашедшийся рядом табурет, тупо уставившись на лежащее в вита-камере тело. Тихонько зашипел компрессор, загудели генераторы, щелкнули блокираторы крышки, пискнул индикатор готовности, вспыхнули обеззараживающие светополосы.
Март, лежащий под полупрозрачной крышкой, в бледно-голубом свете превратился в зачарованного рыцаря, обреченного на долгий сон. Вот только ни один поцелуй на свете не сумел бы его разбудить.
Андре машинально усмехнулся этой мысли. Может быть, и сумел бы – он не сообразил попробовать до того, как запустилась реабилитационная программа.
Две тысячи восемьдесят восемь часов.
Андре не помнил, сколько он просидел так, глядя на Марта, спящего под бронированным стеклом, покрытым искорками конденсата. Его взгляд скользил по знакомым чертам, словно пытаясь запомнить – прилипшие ко лбу светлые, почти белые в голубом свете пряди, едва заметную горбинку на курносом носу, родинку, темнеющую сбоку на шее, там, где под кожей пульсировала жилка.
Андре не знал, сколько прошло времени, не ощущал ни голода, ни жажды, ни ломоты в затекших мышцах.
Кажется, кто-то заходил – краем глаза Андре улавливал движение, игру света и теней в дверях, - и о чем-то спрашивал. И Андре даже что-то отвечал, не вдумываясь в смысл слов.
Постепенно холод внутри уходил, пустота растворялась, уступала место эмоциям, сжатые до побелевших костяшек пальцы расслабились, а затем вернулась и способность мыслить.
Оглядываясь назад, Андре понимал, что в тот момент даже не успел как следует испугаться. Сработали рефлексы. Сработал инстинкт защиты хозяина, вбитый на подкорку, способный поднять аристократа из мертвых, чтобы защитить хозяина, не чувствуя собственной боли, не замечая собственных ран. Мир тогда раскололся надвое, сжался до двух точек. До хозяина, лежащего у Андре на руках, и до врага, посмевшего на него напасть.
А потом раздался голос. Спокойный и уверенный. И слова, которые Андре услышал, но не осознал, достучались до его рассудка.
Медблок. Отнести. Спасти хозяина. Спасти. Немедленно.
Если хозяина можно спасти – это нужно сделать любой ценой.
Успокоившись, Андре осознал, что произошло, и что он мог бы сделать. И вот тогда стало страшно. По-настоящему страшно. По-человечески. Страшно, стыдно и очень мерзко. Андре в полной мере ощутил себя чужой куклой. Ниточки выпустили из рук, и теперь за них может дергать кто угодно.
Что, вот так и видит импринтинг свободный аристократ? Так его, значит, видел Лукас – и поэтому жалел?
Какая же гадость.
Во рту стало мерзко. Захотелось выпить. А еще лучше – кого-нибудь убить.
Андре встал, чувствуя, как ноют затекшие колени, и направился в кают-компанию.
В коридорах «Хикари» было тихо. Едва слышно гудела вентиляция, шелестели двигатели, и казалось, что снаружи перламутрово-белых стен колышется бескрайний океан. «Хикари» походила на жемчужину, затерянную среди морских волн, камней и подводных чудовищ.
Сходство усиливалось тем, что освещение в коридорах было чуть приглушено, и подсвеченные стены выглядели так, словно свет в них проникал снаружи.
Неслышно ступая, Андре серебристой тенью проскользнул в кают-компанию, и первым, что попалось ему на глаза, была незащищенная, доверчиво повернутая к двери спина в сером пуловере. Спина, обессиленно ссутуленная, принадлежала капитану Нортону, сидевшему за столом в компании недоеденного бутерброда, вскрытой пачки какой-то ветчины и бутылки дорогого коньяка. Дэвид смотрел в полупустой стакан с таким лицом, словно ему там показывали какую-то невыносимо скучную историческую мелодраму.
Андре проскользнул за его спиной, выудив по дороге второй стакан со стойки, уселся напротив и, бесцеремонно утащив бутылку, наполнил стакан до краев и осушил его в три глотка. Невообразимое оскорбление столь благородного напитка, но смаковать букет и оценивать выдержку у Андре не было ни сил, ни желания.
- Оттаял? – равнодушно спросил Дэвид, поднимая глаза, и по их не совсем здоровому блеску Андре понял, что бутылка, похоже, была не первой.
- Как видишь, - Андре разлил по стаканам остатки коньяка, вытащил из пачки ломтик ветчины и принялся жевать. Чувства возвращались постепенно, и вкус еды, даже такой простой, показался Андре удивительно ярким. – Я что-то пропустил?
Дэвид неопределенно хмыкнул и повернулся. Андре повторил его жест, и его взгляд уперся в один из диванов. На диване, по-простому завернувшись в плед, утащенный откуда-то из кают, дремал Юлий Радун. На роскошной мебели в роскошной кают-компании роскошного корабля беглый преступник в каторжных обносках казался нищим, подобранным богатыми хозяевами из жалости и каприза.
Вот так хозяева становятся рабами, подумалось Андре, и он вытащил еще кусочек ветчины.
- Нортон, сколько времени я… отсутствовал?
- Трое суток, - Дэвид усмехнулся и отхлебнул коньяка. – Рассказать тебе подробности или помилосердствовать? - спросил он, закусывая коньяк остатками бутерброда.
- Давай вкратце. Не уверен, что я в состоянии воспринимать подробности.
- Трое суток назад ты удрал в медотсек. Этот вот, - кивнул Дэвид в сторону дивана, - велел Лукасу взлетать, а сам остался на борту. Сначала не до него было, а потом и девать его стало некуда. Не на «Сонсарк» же отправлять… Мы же не знали, что он тут, елы, - Дэвид чуть повысил голос, словно оправдываясь, - думали – Лукаса на борт, каторжников в Чедаш-рум, все живы, все счастливы, а оно вот так…
- Что сказал Лукас?
- А Лукас ничего не сказал, прикинь? Он вообще с такими не разговаривает. Ушел в медитацию, общается только с «Хикари», третий день ни хрена не жрет, ни о чем не спрашивает. По-моему, он просто не знает, что дальше делать. Синий экран смерти. Программа выполнила недопустимую операцию, и теперь сама в шоке сидит. Конфликт приложений. Ты в отключке, Март в отключке, там чурбан в медитации, и, если бы не он, - Дэвид снова кивнул в сторону дивана, - я бы тут уже сам с катушек поехал. Не знаю я, что делать. Не-зна-ю, - протянул он, глядя в стакан, - я не на это подписывался. Беглые каторжники, долбанутые аристократы, рыцари, самки нихонских кораблей, а я молодой еще, я жить хожу, долго и счастливо, вирья вам всем в софт, я хочу домой, я хочу завести кота, и ближайшие полгода ни-ку-да-не-вы-хо-дить…
- Так, капитан, вам уже хватит, - Андре решительно отодвинул бутылку и забрал стакан из сжавшихся было пальцев. - Иди-ка ты отдохни, - велел он мягче, - дальше я сам. Хватит, я сказал, - добавил Андре жестче, когда Дэвид снова потянулся к стакану, - а то в нашей компании только похмельного киборга и не хватало.
Дэвид собрался возразить, но тут на диване зашуршало.
- Скорда-амо? – Радун приподнял голову, сонно щурясь. – Мое почтение. Рад снова вас видеть в добром здравии. В холодильнике на кухне есть остатки обеда. Синий контейнер. Через час я в вашем распоряжении, - добавил он, и, повернувшись на другой бок, накрылся пледом с головой.
- Во, видал? – Дэвид кивнул на тело, шевелящееся под пледом. – Преступник, елы. Каторжник. Чудовище. Трое суток уже над Лукасом кудахчет. Ну и про меня не забывает тоже.
- У каждого свое хобби, - Андре пожал плечами, допивая коньяк из стакана Дэвида. – В самом деле, Нортон, иди и отдохни как следует. Мы уж тут как-нибудь управимся.
Дэвид кивнул, осторожно встал, убедился, что ноги держат, и пошел к дверям. На удивление ровно, даже почти ничего не задев по дороге. У самого выхода он обернулся.
- Как там Март? – спросил Дэвид негромко, и Андре вздрогнул и поднял глаза.
- Спит, - ответил он после паузы.
- И… долго ему еще?
- Две тысячи семьсот девяносто часов, - ответил Андре. Дэвид нахмурился, и, покачав головой, скрылся в коридоре.
Проводив его взглядом, Андре вытащил еще кусочек ветчины и отправил его в рот.

Те, кто большую часть жизни проводит на планетах, знает о «подвале» только понаслышке. Те, кто часто путешествует, знает тысячу баек о том, что происходит там, на нижних слоях изнанки реальности. Священники, уходящие на самое дно, утверждают, что даже к тамошним ужасам можно привыкнуть.
Все они лгут. Все они ошибаются. И все-таки все они правы в одном: в «подвале» человек встречается с изнанкой мира, с изнанкой собственной души, где обитают его внутренние монстры и самые сокровенные страхи.
И если внешних демонов можно отогнать молитвой, то от самого себя убежать невозможно.
И у каждого – свой Эхес Ур.
У кого-то он выглядит, как темнота, холод и одиночество. У кого-то он сверкает золотом, пахнет дорогим парфюмом и не менее дорогими сигаретами. У кого-то он залит кровью и переполнен криками боли.
А у кого-то он пуст. И собственное отражение в полированных стенах – единственный компаньон, помогающий скрасить вечность.
Следующие несколько дней стали для Андре именно такими. Неизвестность в будущем, потеря смысла жизни в прошлом, и настоящее, наполненное осознанием собственного бессилия. Запертый на «Хикари», идущей сквозь «подвал», он не мог сделать ничего. Он не знал, что творится снаружи, не мог повлиять на то, что происходило внутри, и чем дальше, тем сильнее Андре ощущал себя эйнским хищником, загнанным в грузовик, и все, что ждало его впереди – частный зверинец какой-нибудь дворянской семьи, где всю его жизнь составят новые и новые попытки укротить, ледяная вода, разряды тока, крепкий ошейник и колючие палки.
Андре многое хотелось сказать Лукасу, но достучаться до ушедшего в медитацию священника было непросто, а на такой глубине «подвала» - еще и весьма рискованно. Снаружи разливались бескрайние ничто, нигде и никогда, чем глубже уходил корабль, тем тоньше казались светлые стены. С каждым днем все явственнее казалось, что под пальцами не несколько слоев полированной брони, а гладкий перламутр маленькой раковины. Сожми – и он хрустнет, рассыпавшись на тысячу осколков.
И через несколько дней такого путешествия Андре начал понимать, как чувствовали смертные миряне, путешествующие сквозь «подвал». Раньше Андре даже на глубине чувствовал поддержку Императора, а теперь он был один и целиком зависел от священника. Это чувство оказалось в новинку. И пробрало до костей.
С Мартом они так глубоко не уходили, но Лукас мог себе позволить уйти на такую глубину, куда не всякий священник бы спустился. И оставалось только ждать. Ждать и ждать. Наполнять дни разговорами, готовкой еды, да хотя бы азартными играми, благо, партнеры подобрались опытные и искушенные не только в вопросах честной игры, но и сведущие в шельмовстве.
И все равно, когда «Хикари» наконец вынырнула из подвала, стало легче дышать, словно разжались ледяные руки, все это время сжимавшие плечи.
Андре даже позволил себе поразмяться как следует, словно проверяя, не разучился ли еще убивать. Теперь снаружи снова был привычный космос, а броня стен снова казалась плотной и надежной. Можно было не бояться, что нож пробьет тонкий перламутр стен, впуская на борт древний страх.
А еще через сутки «Хикари» встала на общий, давно нахоженный маршрут, и до станции «Сайгана», где их разношерстной команде была назначена встреча, остались всего сутки пути.
Даже не верилось.
Впрочем, если для кого-то «Сайгана» должна была стать конечной точкой пути, то для Андре, бракованного аристократа, объявленного в розыск с немедленным уничтожением при обнаружении, на станции все только начиналось. А значит, у него оставались сутки, чтобы перебрать все придуманные планы и выбрать какой-то один.
После обеда, который должен был стать последним на борту «Хикари», Андре собрался было заглянуть к Лукасу. Тот уже должен был выйти из медитации – если, конечно, не начал новую, пытаясь успокоиться и найти силы не поубивать тут всех прямо сейчас, - а значит, самое время было с ним поговорить. Защита Церкви, которую он собирался попросить, не спасла бы его от проблем при возможной встрече с сородичами-аристократами, но, по крайней мере, подарила бы несколько дополнительных дней и полезных связей.
Андре как раз выходил из медблока, в очередной раз навестив спящего Марта – и уловил боковым зрением тень, мелькнувшую в коридоре, ведущем на мостик. Андре трижды проклял собственную недальновидность. Дэвид ушел на отдых сорок минут назад и теперь наверняка крепко спит, а значит, Лукас там один. Даже в своем теперешнем состоянии он смог бы за себя постоять, но, если Радун успеет взять его на прицел, он сможет диктовать свои условия кому угодно.
И он точно так же не будет сомневаться, если появится необходимость стрелять – но Лукаса некому будет прикрыть. Единственный, кто мог бы помочь ему, сейчас лежит без сознания – по иронии судьбы, прикрыв перед этим Юлия.
Да катись оно все к чусрам!
Нож оказался в руке быстрее, чем Андре успел об нем подумать. Неслышно ступая, он проскользнул по коридору к лестнице, и, добравшись до проема, замер, прижавшись спиной к стене. Перехватив нож обратным хватом, Андре осторожно выглянул в проем.
Юлий как раз дошел до мостика – нагруженный мисками поднос вынуждал его ступать осторожнее, - и пристроил свою ношу на столик.
- Ваш обед, преподобный, - негромко позвал он, усмехнувшись, и с удобством устроился в одном из кресел, закинув ногу на ногу. Лукас, замерший в кресле пилота, даже не шелохнулся.
- Ты уж не обижайся на мою назойливость, - продолжил Юлий, - но у нас остались всего сутки пути. Я бы и дальше уважал твое нежелание со мной разговаривать, и, в общем-то, оно меня не удивляет. Но впереди - всего сутки, и откладывать обсуждение некоторых вопросов дальше некуда. У нас не будет никаких «потом», Аристо.
Лукас не ответил. Юлий выждал секунд тридцать, затем сгреб с подноса несколько пакетиков с усилителями вкуса.
- Нейнский сыр или жареные найвайи с Лерсы? – спросил он, поднимая два пакетика. – Значит, пусть будет сыр, - заключил он, снова не дождавшись ответа, и высыпал содержимое пакетика в миску с синтекашей. – И все-таки я советую тебе поесть. В твоем состоянии еда раз в пять дней – это издевательство. Да и потом - мне кажется, ты что-то хочешь у меня спросить, разве нет?
Смерив взглядом Лукаса, по-прежнему изображавшего каменное изваяние, Юлий пожал плечами и взял миску, принявшись перемешивать порошок с кашей.
- Нет – так нет. Значит, говорить буду я. А ты можешь поправить меня, если я ошибусь, идет? Отлично. Ты спрашивал меня, почему я о тебе заботился? Все просто. Ты ничем не отличался от остальных калек. Поначалу, по крайней мере. Затем я понял, что мы можем принести друг другу большую пользу, и забота о тебе стала логичной. Стал бы я о тебе заботиться, если бы знал, кто ты? Стал бы. Прямо скажу – не по доброте душевной. Но стал бы. И этого было бы достаточно. Одобряю ли я то, что сделал твой ведомый? Нет, не одобряю. Это был глупый риск. Которого не заслуживаю ни я, ни ты, если быть откровенным. - Юлий усмехнулся, отставляя тарелку. – Дальше ты не стал пачкать руки об меня за все эти дни, когда я не мог от тебя сбежать, потому что собираешься сдать меня властям, сделать так, чтобы все было по-честному. Меня, конечно же, казнят, потому что к букету моих грехов добавился еще и побег с каторги. О котором я, прямо сказать, не просил, но вышла слишком удобная ситуация, чтобы ей не воспользоваться, правда? Наконец-то список моих грехов стал неприлично длинным, наконец-то я получу высшую меру, и наконец-то ты сможешь спокойно спать по ночам. Я ничего не забыл?
Ответом ему вновь послужило молчание, но Андре показалось, что воздух на мостике чуть похолодел. Как будто система очистки воздуха включилась не по расписанию.
- Знаешь, Лукас, я с самого начала хотел спросить тебя об одной вещи. Тебе и вправду станет легче, если я умру? Что же я сделал такого, чтобы стать твоим кровным врагом? И почему ты ни разу не пришел, чтобы взглянуть мне в глаза, а? Чтобы бросить свои обвинения мне в лицо, а не деликатно подсунуть их Собору, рассчитывая, что мне их передадут? Чусры и иччи, да ты мог попросту вызвать меня на дуэль и убить. Да что там дуэль – ты мог бы запросить меня себе во владение, пользуясь правом аристократа, и делать со мной все, что заблагорассудится. Так почему же ты не стал этого делать, рыцарь, воюющий за справедливость и закон?
Умолкнув, Юлий отставил тарелку на поднос, и снова развалился в кресле, закинув руки за голову. Не самая удобная поза. Если бы Лукас бросился на него сейчас, то Юлий не успел бы среагировать, не успел бы вскинуть руки, защищаясь, не успел бы выпрыгнуть из кресла.
Или он и впрямь был готов умереть, или же…
- Молчишь, преподобный? Молчишь. Потому что никакая пытка бы не заставила тебя произнести вслух то, что гложет тебя изнутри, то, что ты старательно маскируешь под ненависть ко мне. Давай-ка я облегчу тебе эту задачу. Я сам это произнесу. Тебе нужен внешний враг, чтобы отвлечься от врагов внутренних. Потому что из нас двоих монстр – ты. Не буду отрицать, список моих грехов довольно длинный, я жил не самой праведной жизнью, но меньше всего мне хочется умирать, выполняя роль персонификации чужих демонов. В чем я виновен, Аристо? В том, что финансировал «Бессмертных»? А кто виноват в том, что в этом проекте возникла нужда? Уж не наша ли дорогая Империя, породившая аристократов, выкармливающая их кровью псиоников? Империя, которую защищаешь ты. Поверь мне, если бы мне встретилась подходящая альтернатива, я бы с радостью переключился на нее. Но увы, никто – даже твоя Церковь, - не сумел найти выхода из этого круга. Дальше – ты обвиняешь меня в смерти Джереми? Ты считаешь, что, убив меня, ты отомстишь за него? Лукас-Лукас, кто же виновен в том, что ты, единственный из всей Шэн, кто мог посадить тот корабль, оказался в тот миг за его штурвалом? Кто же мог знать, что ты там окажешься? Если бы ты хоть на миг задумался о том, что может случиться, ты бы не стал его сажать. Но увы, вы, церковники, решили показать, что вас не проймешь ничем. Так кто виноват, Аристо? Я, отдавший приказ задержать вас, Болдин, истолковавший его превратно, или все-таки твоя гордыня? Большая, толстая, откормленная, занимающая полмонастыря. Даже я себе такую не отрастил, а уж у меня поводов не меньше было. А что дальше? А дальше ты забрал из камеры Луизу, не прошедшую полный цикл восстановления, не задумался, как она туда попала, не задумался о том, почему она ничего не помнит, и не задумался о том, почему мы так хотели спасти ее. Ее, Лукас. Не тебя. Ее. Видишь ли, мы смели полагать, что разбираемся в ее лечении немного лучше, чем пролетавший мимо священник. Пусть даже это был и Первый Рыцарь. Считаешь, что я ее убил? Я не виновен в ее смерти, Лукас. В ней никто не виновен, кроме самой Луизы.
Юлий умолк и отхлебнул воды из стакана. Кашлянул, прочищая горло, и снова поднял глаза на Лукаса. Тот по-прежнему молчал, хотя температура на мостике, казалось, постепенно приближалась к абсолютному нулю.
Андре мысленно поаплодировал выдержке бывшего маркграфа и искренне пожалел, что сам не эмпат. Он бы дорого отдал за то, чтобы узнать, что сейчас творится в душе у Лукаса.
- Хочешь, расскажу, как она умерла? – спросил Юлий, когда молчание затянулось. – В смысле, как умерла Луиза, а не ее оболочка. Ты полагаешь, что мы убивали все объекты сами? Может быть, мы и злодеи, но не дураки. Любое убийство привлекает внимание, а уж если они происходят регулярно, и ни одного тела найти невозможно, то это вызовет подозрения. Мы поступали проще. Подходящие объекты выбирались из тех, кто получал тяжелую травму, несовместимую с жизнью. Процесс трансформации маскировался под лечение, процесс реабилитации – под частичную отработку стоимости операций. Это ни у кого не вызывало вопросов. И не вызывало бы дальше, если бы не твое вмешательство. Впрочем, нет худа без добра, ты помог нам отловить досадную недоработку в системе регенерации. Конечно, можно было бы обойтись без ненужных жертв, - Юлий нахмурился, на мгновение отводя глаза, - но увы, что сделано, то сделано. Так вот, Лукас. Майор Луиза Беляева была далеко не такой уж невинной овечкой, какой она тебе показалась. Одни регулярные дисциплинарные взыскания чего стоят. Ее даже не нужно было убивать специально – она и так себе регулярно приключений искала на, кхм, корму. Жаль, что она не родилась мужчиной, в женском теле ей было тесновато. В конечном итоге ее путь окончился в увольнительной, ставшей для нее последней. Пьяная ссора в баре на Акму, драка, разбитая об стол бутылка и неудачный удар по голове. Довольно будничная смерть для военной. По крайней мере, на Акму. Она оказалась подходящим объектом – завидное здоровье, полное отсутствие псионического дара, несовместимая с жизнью травма, случившаяся неподалеку от лаборатории. Я не убивал ее, Аристо. Я дал ей второй шанс. Да, довольно хреновый, но дал. А что ей дал ты? Медленную и чудовищную смерть. Да, ты можешь меня убить. Но мое убийство не вернет мертвецов к жизни, и уж точно не заставит замолкнуть твою совесть. Я готов отвечать за свои грехи. Но только за мои. Со своими ты уж как-нибудь сам разбирайся.
Вздохнув, Юлий встал с кресла.
- У нас впереди еще сутки, так что можешь потрусить еще несколько часов и заодно подумать над тем, что я сказал, - проговорил он. – И поешь наконец. Захочешь побеседовать – я к твоим услугам.
Он направился к двери. Андре скользнул прочь, убирая нож, и расслабленно привалился плечом к стене, скрестив руки на груди. Вышедший из проема Юлий вздрогнул от неожиданности, но быстро совладал с собой и почтительно кивнул.
- Радун-амо, нам с вами нужно поговорить, - Андре обворожительно улыбнулся. – У меня есть для вас деловое предложение. Хотите чего-нибудь выпить?
Юлий оглянулся на мостик и снова перевел взгляд на Андре.
- Пожалуй.
- В таком случае – после вас, - Андре приглашающе махнул рукой.

После прохлады, царившей на мостике, кают-компания показалась теплой, даже душной. Андре на всякий случай проверил показатели системы климат-контроля, но те ничем не отличались от предыдущих дней.
Покачав головой, Андре принялся заваривать чай. Радун, устроившись за столом, сцепил пальцы в замок, наблюдая за приготовлениями.
- Разговор с преподобным отцом не задался? – поинтересовался Андре, не давая молчанию затянуться.
- Мне сложно назвать это разговором, - Юлий невесело усмехнулся, - скорее, это был монолог. Подслушивали, благородный сахе?
- Не буду отрицать очевидное – подслушал, но смею вас заверить, Радун-амо, что это вышло случайно. И тем не менее, ваши слова натолкнули меня на одну мысль. Видите ли, - Андре принялся расставлять на столе чашки и остальную посуду, - с моей точки зрения, позволить Лукасу передать вас Церкви – это непростительно пустая трата ресурсов. Ваш интеллект можно направить в более продуктивное русло к выгоде всех участвующих сторон.
Он принялся разливать чай с таким сосредоточенным видом, словно малейшая лишняя капля могла повлечь за собой конец света. Юлий понаблюдал за тем, как душистый темный настой заполняет изящные пиалы, и, когда Андре отставил чайник, поинтересовался:
- То есть, вы помогаете мне избежать встречи с церковниками, я, в свою очередь, работаю на вас. Правильно ли я понимаю ход ваших мыслей, благородный сахе дю Гарвей?
- Абсолютно верно, - Андре обаятельно улыбнулся, услужливо пододвигая ему поднос со сладостями. – Приятно иметь дело с умным человеком.
- Этот вариант напрашивался сам собой. Правда, я с трудом представляю, чем могу быть вам полезен. У меня не осталось ничего, кроме некоторых связей, но я полагаю, что ваши связи несоизмеримо шире.
- И все-таки кое в чем вы меня превосходите, Радун-амо. Совершенно случайно вам удалось сделать то, чего я не смог сделать за несколько лет службы.
Юлий вопросительно поднял брови, и Андре, отхлебнув чаю, ровно пояснил:
- У вас есть связи при дворе императора Нихон.
- Вы шутите? – флегматично поинтересовался Юлий, отставив пиалу.
- Ничуть. С точки зрения как минимум одной нихонской девушки и ее отца, вы – герой. А раз так получилось, что эта девушка и ее отец занимают в нихонской иерархии высокие ступени, то я не вижу причин этим не воспользоваться. Тем более, что власти Шэн неумышленно выдали вам прекрасный козырь. Вы – враг Шэн. Человек, пошедший против зловещей системы, и проигравший в неравной борьбе за светлое будущее. И это еще больше поднимает вас в глазах нихонцев. Если правильно подать вашу историю при дворе, вы в одночасье получите столько, сколько никогда бы не получили в Шэн. Я уж молчу о «Хикари». Расскажите, как нелюдь, который в случае войны доставит Нихон множества проблем, лишил вас императорского подарка. Расскажите об этом принцессе, а дальше она сделает все за вас. Молодым женщинам свойственно преувеличивать любую неприятность, особенно, когда речь идет о объекте их теплых чувств.
- «Объекте»? – с раздумчивой усмешкой переспросил Юлий, глядя на свое отражение в темной поверхности чая. – Что ж, пожалуй, вы правы, благородный сахе. Однако я не совсем понимаю, почему вы так уверены во мне. Как только я окажусь в Нихон, вне пределов досягаемости Церкви и аристократии, я вполне могу и передумать.
- Полноте, Юлий, я буду вам слишком полезен, чтобы вас обманывать.
- Каким образом? Насколько я понял, вас, как и меня, формально не существует.
- Именно поэтому нам с вами выгоднее друг другу помогать, - Андре отхлебнул еще чая и долил из чайника добавки. – Я могу сделать так, чтобы вам больше не пришлось убегать. Чтобы Церковь сама помогла вам добраться до Нихон и впоследствии оказывала всяческое содействие.
- И что вы получите взамен?
- Меня оставят в живых, а это уже не так уж мало, - доверительно ответил Андре. – К тому же, у меня есть основания надеяться на то, что Церковь предоставит мне защиту. По крайней мере, на некоторое время. И этого будет достаточно, чтобы успеть решить наш с вами вопрос. Подумайте, Юлий. Я покупаю за вашу голову собственную жизнь, и этого мне хватает, чтобы выкупить вашу. Вы даете мне возможность использовать вас, я даю вам возможность использовать меня.
- Звучит и впрямь заманчиво, - Юлий холодно улыбнулся, - но есть еще один фактор, который стоит учесть. Я не думаю, что преподобный отец Лукас фон Нарбэ одобрит ваше предложение.
- В ближайшие несколько лет он будет занят, - Андре ответил на ледяную улыбку улыбкой собственной – солнечной и обворожительной. – К тому же, он вряд ли сможет добраться до вас в Нихон просто так. Безусловно, мои возможности не бесконечны, и полной безопасности я вам гарантировать не смогу. Особенно, когда речь идет о Лукасе – здесь бессильна даже сама Церковь. Но снизить вероятность вашей смерти мне вполне по силам.
- Что ж, в таком случае, - Радун бросил задумчивый взгляд на дверной проем, - я подумаю над вашим предложением, благородный сахе дю Гарвей.
- У нас впереди еще сутки, - Андре улыбнулся шире, - думаю, этого времени вам будет достаточно.

О том, что произошло спустя сутки, когда «Хикари» вошла в док «Сайганы», Андре не стал рассказывать ни на одном из допросов, сославшись на то, что плохо соображал после потери импринтинга, что инстинктивно воспринял перевозку камеры Марта как нападение на хозяина и был слишком сосредоточен на том, чтобы совладать с эмоциями. Поэтому ничего не запомнил и вспомнить не может. Ошибка. Неверный формат данных. Битый кластер банка памяти. Сбой во время записи. Происки особо зловредных чусров или кого там еще.
В общем-то, если вдуматься, не так уж он и соврал – когда камеру сгружали с борта «Хикари», Андре действительно захлестнуло беспокойство. Это было обычное, совсем человеческое беспокойство, обычное для влюбленного кретина, которым Андре себя чувствовал последние несколько месяцев, но так или иначе оно оказалось вовремя – допросы с применением псионического воздействия показали, что он и впрямь беспокоился о Марте.
А большего оказалось и не нужно.
Видимо, ангел-хранитель, защищающий избыточно инициативных рыцарей, в тот день решил прикрыть крылом и Андре. Чем он заслужил такую благодать, Андре не знал, а задумываться было некогда – после того, как его дело было разобрано до мельчайших подробностей, Божественный Император лично распорядился вернуть ему шэнское гражданство, полностью восстановить в правах и отменить приказ об уничтожении. Так из выброшенной куклы Андре внезапно превратился в героя, живую иллюстрацию того, что у аристократов есть душа, и, похоже, надолго стал источником вдохновения для книг, картин и проникновенных мелодрам.
Прямо сказать, все это Андре мало волновало. Куда более его занимало то, что ему практически официально выдали под крыло Марта. А может быть, это его выдали Марту под крыло – неважно. Теперь необходимо было сделать так, чтобы они друг у друга из-под крыла никуда не делись – вот что было по-настоящему важно.
Март, понятное дело, под крылом у Андре будет сидеть ровно до тех пор, пока его обожаемый командир никуда не сорвется. А это значило, что Лукаса надо было закрепить на месте. И на этот случай у Андре уже был припасен козырь в лице бывшего маркграфа, ныне – государственного преступника. От Баронств до Нихон рукой подать? Значит, пусть Лукас сидит в Баронствах. Пусть ходит, как хищник, вдоль границы, подкарауливает и дожидается, нетерпеливо помахивая сине-золотым хвостом. Да и, в конце концов, ему же нужна новая цель в жизни? Андре с радостью поможет ему ее найти. Андре – он так-то добрый. Особенно – когда дело касается рыцарей.
Отмена приказа об уничтожении и восстановление в правах окончательно развязали руки. Можно было вспомнить, что ты – аристократ и даже немножко герой, можно было не прятаться, можно было выполнять свою работу практически у всех на виду. Уж что-что, а отводить глаза Андре умел. Генокод дю Гарвеев, в конце концов, на это и программировали…
А потом осталась самая малость.
- Вы уж не подведите меня, Радун-амо, - Андре белозубо улыбнулся, когда они с бывшим маркграфом встретились в доке «Тенебрис». – Будет весьма обидно, если такой красивый, удобный план полетит к чусрам.
- Сделаю все, что в моих силах. Я не меньше вашего заинтересован в успехе вашего предприятия, - в тон ему улыбнулся Юлий. Андре усмехнулся, - привыкший улавливать малейшие мелочи, он заметил все «чуть», которые не заметил бы кто-нибудь другой на его месте: чуть напряженную челюсть, чуть сжатые пальцы, чуть ссутуленные плечи. Впрочем, ладно. Нельзя требовать от обычного смертного того, на что способен аристократ. Юлий и так достаточно удивил его. Достаточно было того, что ему, смертному, удалось во многом превзойти непревзойденного Первого Рыцаря. Что ему хватило силы, злости, выдержки, и даже смелости, чтобы первым озвучить неудобные вопросы. Лукас-то на продолжение разговора так и не решился, и Андре был более чем уверен, что нужные слова Лукас бы нашел без проблем. А вот силенок посмотреть в глаза собственным демонам, похоже, не хватило.
Андре его за это даже не винил. Смотреть в глаза своей темной половине никто не любит. Особенно – когда тебя в нее тыкает носом тот, кого ты считал ее воплощением.
И все-таки, Аристо, как же так вышло, что твой кровный враг понимает тебя лучше, чем твой отец, твой младший брат, лучше, чем ты сам?
Андре пообещал себе, что обязательно спросит об этом Лукаса потом. Попозже. Неудобные вопросы – они такие. Их надо задавать в удобные моменты.
А удобный момент скоро представится. В этом Андре, наблюдавший за разговором Радуна с его преподобием архимандритом, ничуть не сомневался.
«Коллапсар» в стакане кончился, и Андре, поразмыслив, заказал еще один.

IV
- …Что ж, ваше преподобие, до полудня осталось не так уж и много времени. Каким будет ваш ответ?
Архимандрит смерил сидящего перед ним человека долгим, раздумчивым взглядом.
- Решение подобных вопросов не входит в мои полномочия, Радун-амо.
- Безусловно, - Юлий кивнул, - но вы могли бы стать моим союзником. Поговорить с теми, кто мог бы поддержать мое предложение.
«Например, с генералом Скердиклой», усмехнулся про себя архимандрит. За все время разговора Радун не назвал ни одного имени, лишь вскользь упомянул Лукаса, но отца Александра не оставляло ощущение, что беглому каторжнику известно куда больше, чем следовало бы. И если архимандрит согласится на каверзное предложение, то вполне может и потребовать назвать имена и фамили в обмен на свою услугу.
Заныли виски, и архимандрит устало потер бровь, разгоняя головную боль. Господи боже всемилостивый, как же он устал от этого. От лжи, недомолвок, бесконечных долгов и дружбы со старыми врагами против новых.
И все-таки надо было отдать Радуну должное – сам ли он дошел до этой идеи или же кто-то ему подсказал ее, но план был хорош. Да, его сшивали наспех и белые нитки еще торчали по бокам, да, он держался на таком хрупком клее, как доверие и уверенность в разумности собеседника, но все-таки в нем было рациональное зерно. И при грамотной доработке этот план мог бы стать еще лучше.
С одной стороны, архимандриту ничего не мешало вызвать охрану. Общую концепцию Юлий уже описал, и можно было бы воспользоваться ею, поставив на его место любого другого преступника. Мирянам все равно, чьему раскаянию умиляться – как справедливо заметил сам Радун, главное – это подать историю под правильным соусом. С другой…
Отношения Радуна с Богом были почти такими же своеобразными, как и у Лукаса. И то, что судьба раз за разом сталкивала их нос к носу, заставляя изучать, понимать и делать выводы, было мало похоже не череду случайностей. Так или иначе, но они вместе привели Шэн к тому, к чему ни церковь, ни аристократия, никто другой не сумели привести ее за долгие века.
И кто знает, не вмешается ли очередной ангел – или слишком зловредный чуср, - в дела Радуна, если он снова свернет с нужного пути? Бог не допускает ничего, не имея на то причины – значит, что Он позволил Юлий свернуть на этот путь.
«Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла?»
Что-то такое говорил благородный сахе дю Гарвей во время их последнего разговора перед тем, как архимандрит утонул в болоте бесконечных переговоров. Что Лукасу, рыцарю в сияющих доспехах, нужен дракон, нужна цель, которая будет вести его вперед. Что даже если отвлечься от возвышенных материй, аристократу нужна четкая цель. В этом смысл его существования. И что лучше оставить ему контролируемую, управляемую цель, пока он не найдет себе что-нибудь еще.
И с последним тезисом отец Александр не мог не согласиться.
- Вы абсолютно правы, Юлий, - сказал он наконец. – Я могу поговорить с нужными людьми. Я не могу обещать вам, что исполню вашу просьбу, но обещаю, что приложу к этому все усилия. Но я также ожидаю от вас честного выполнения вашей части сделки. В противном случае вы потеряете последний шанс на милосердие.
- Премного благодарен вам, ваше высокопреподобие, - Юлий кивнул и встал из-за стола. – В таком случае, не буду утомлять вас своим присутствием дальше. Как бы там ни было, у вас еще полчаса отпуска, и я желаю вам приятно его провести. Всего доброго и до следующей встречи. – Он вежливо поклонился, и, задвинув на место стул, направился прочь.
- Погодите, Юлий! – окликнул его архимандрит, и Радун остановился, вопросительно обернувшись. – Как мы сможем с вами встретиться еще раз?
- Об этом не волнуйтесь, ваше высокопреподобие. Я сам вас найду, - Юлий улыбнулся, и, развернувшись, направился прочь, постепенно скрывшись в сумраке зала, освещаемом приглушенными разноцветными огнями.
Архимандрит тяжело вздохнул и долил в стакан остатки коньяка.
Катись оно все в Эхес Ур...
Как минимум еще на полчаса.